Лжец

Галстук Св. Матфея торопливо устремился по коридору к своему кабинету. Он услышал, как открывается дверь «3.4.КабКом». Голос окликнул его:

— Привет вам, юный Хескет-Х!

Галстук Св. Матфея обернулся. В коридоре стоял Костюм От «Беннетта, Тоуви и Стила».

— С добрым утром, сэр.

— Какая удача.

Оба с улыбкой вглядывались в галстуки друг друга.

— Возможно, пополудни вам придется заменить ваш галстук на добрый старый оранжево-желтый, — сказал «Беннетт, Тоуви и Стил».

— Сэр?

— Если будете вести себя хорошо, Риви после полудня пришлет вас ко мне в «Лордз» — понаблюдать за предсмертными судорогами.

— Здорово, — сказал Галстук Св. Матфея. — Буду рад, сэр.

— Еще бы. Да, кстати…

— Сэр?

— Приоритезировать. Встречали когда-нибудь такое слово?

— Брр! — произнес Галстук Св. Матфея. — Лэнгли?

— Нет, эта задница Риви, разумеется. А на прошлой неделе он сказал «поиметь случайную встречу». Бог весть, каким лингвистическим macedoine[94] попотчует он нас в следующий раз.

— Содрогаешься при одной мысли, сэр.

— Ну ладно, Саймон, отдать концы.

Глава восьмая

I

— Я постарался ничего не забыть, — сказал Трефузис, закрывая багажник «вулзли». — Жестянка леденцов для тебя, «Кастрол» для машины, овсяные лепешки с инжиром для меня.

— Лепешки с инжиром?

— Овсяные лепешки — очень здоровая пища. Отели, рестораны, кафе — все они наносят тяжелый урон организму. Зальцбург дурно сказывается на фигуре. В моем возрасте путешествия увеличивают зад. А курдючный Трефузис — это удрученный Трефузис. Торты и булочки Австрии суть гадкие закрепители нашего гадкого стула. Между тем овсяные лепешки с инжиром смеются над запорами и отпугивают надменным взглядом ректальную карциному. В грамматике здоровья сливки торопливо влекут нас к последней точке, овсянка же ставит двоеточие.

— Понятно, — сказал Эйдриан. — А карри, я полагаю, инициирует тире.

— О, это мне нравится. Очень неплохо. «Карри инициирует тире». Несомненно. Весьма… весьма… э-э, как бы тут выразиться?

— Забавно?

— Нет… а, ладно, потом вспомню.

Внутри машины пахло триллерами студии «Мертон-Парк», бакелитовыми наушниками и купленной по карточкам одеждой. Не хватало лишь профиля Эдгара Уоллеса[95] или голоса Эдгара Ластгартена,[96] чтобы под звон колоколов перенести Эйдриана с Трефузисом в Британию дождевиков и «Хорликса»,[97] поблескивающих тротуаров, полицейских инспекторов в фетровых шляпах и поплиновых рубашках. Запах казался настолько знакомым, видения, которые он порождал, пока машина, подвывая сцеплением, выезжала из ворот колледжа на Трампингтон-роуд, настолько завершенными, что Эйдриан вполне мог бы уверовать в реинкарнацию. С точно таким запахом он никогда еще не сталкивался и все-таки знал его так же хорошо, как запах собственных носков.

Вытянуть из Трефузиса что-либо относительно цели их поездки в Зальцбург так и не удалось.

— Стало быть, ты знал убитого?

— Знал? Нет.

— Но Боб сказал…

— Надеюсь, «Бендикс»[98] не подведет. «Вулзли 15/50» машина превосходная, а вот с «Бендиксом» вечно хлопот не оберешься.

— Ну хорошо, если ты его не знал, как же ты смог узнать его имя?

— Полагаю, тут сработало то, что я назвал бы благословенным недугом.

— Когда я только появился в Кембридже, ходили слухи, будто тебя завербовала МИ-5. А если не она, то КГБ.

— Мой дорогой коллега, не существует преподавателя старше шестидесяти, о котором не говорили бы, что он — четвертый, пятый, шестой или седьмой человек в неких малоправдоподобных кругах шпионов, двойных агентов и бессердечных предателей.

— Но ты-то во время войны работал в Блетчли,[99] не так ли? Над кодом «Энигма».

— Как и Берил Эйлиф, библиотекарша нашего колледжа. Должны ли мы вывести отсюда, что она… как это называется… оперативник МИ-5?

Эйдриан представил себе курящую сигарету за сигаретой смотрительницу библиотеки Св. Матфея.

— Нет, конечно нет, — признал он. — Однако…

— Ха-ха. Вот и глупо, потому что она-то как раз оперативник и есть!

— Что?