Лжец на кушетке

Маршал кивнул: «Дело все в том, что я до сих пор вспоминаю отцовских клиентов с большой теплотой. Помните, я рассказывал вам о клиенте, который заманил меня пару недель назад в «Avocado Joe’s»? Я никогда не бывал в заведениях такого… такого низкого пошиба. Но… хотите честно? Мне там понравилось. Честное слово, я чувствовал там себя как дома, мне там было лучше, чем в «Пасифик юнион». Там я оказался в своей стихии. Словно в компании посетителей отцовской бакалейной лавки. Но мне очень не понравился сам факт, что мне было хорошо в этом заведении. Мне не понравилось, что я скатился до этого уровня, — есть что-то тревожное в том, чтобы быть так основательно запрограммированным ранними событиями своей жизни. Я способен на большее. Всю свою жизнь я говорил себе: я должен стряхнуть с ботинок пыль бакалейной лавки; «Я выше этого».

«Мой дед родился в Неаполе, — сказала Кэрол. — Я почти не помню его, только помню, что он учил меня играть в шахматы, и каждый раз, когда мы заканчивали партию и разбирали фигуры, он произносил одну и ту же фразу. Я и сейчас слышу его ласковый голос: «Видишь, Кэрол, в шахматах как в жизни: когда партия заканчивается, все фигуры — пешки, ферзи и короли — оказываются в одном ящике».

Хороший урок, Маршал, вам тоже стоит обдумать эти слова: когда партия заканчивается, и пешки, и ферзи, и короли — все оказываются в одном ящике. Увидимся завтра. В это же время».

После поездки в Нью-Йорк Маршал встречался с Кэрол каждый день. Первые два раза она приезжала к нему домой, потом он начал заставлять себя приходить к ней в офис, а теперь, неделю спустя, он начал выходить из депрессивного ступора и пытаться понять, какова его роль в том, что с ним случилось. Коллеги Кэрол заметили, что Маршал приходит к ней каждый день, и не раз спрашивали, что у него произошло. Но Кэрол всегда отвечала: «Сложный случай. Больше ничего не могу сказать — деликатный вопрос, профессиональная тайна».

Все это время Кэрол продолжала консультироваться у Эрнеста. Его советы и наблюдения принесли большую пользу: каждая его идея работала словно магическое заклинание.

Однажды, когда Маршал казался слегка заторможенным, она попробовала провести упражнение с надгробным камнем, которое советовал Эрнест.

«Маршал, практически вся ваша жизнь была сконцентрирована вокруг материальных благ, вокруг зарабатывания денег и приобретения того, что можно купить за деньги, — статус, произведения искусства. Мне кажется, что деньги стали сущностью вашего «я», смыслом вашей жизни. Хотели бы вы, чтобы это стало вашим последним символом, итогом вашей жизни? Скажите, вы когда-нибудь думали, какую фразу вы хотели бы видеть на своем надгробном камне? Будут ли там эти слова — стремление к богатству, накопительство?»

Капелька пота попала Маршалу в глаз, и он моргнул: «Жесткий вопрос, Кэрол».

«Кажется, задавать жесткие вопросы — моя работа. Прошу вас, сделайте это для меня, подумайте несколько минут над моим вопросом. Говорите все, что приходит в голову».

«Первое, что приходит в голову, — это то, что сказал обо мне нью-йоркский детектив: что я гордый, что я ослеплен алчностью и жаждой мести».

«Вы хотите, чтобы это было написано на вашем надгробии?»

«Именно этого там быть не должно. Этого я больше всего боюсь. Но может, я заслужил эти слова. Может, вся моя жизнь стала движением к этой эпитафии».

«Вы не хотите, чтобы эти слова были выбиты на вашем надгробии? Тогда, — сказала Кэрол, бросив взгляд на часы, — ваши дальнейшие действия ясны: вы должны изменить образ жизни. А сегодня наше время подошло к концу, Маршал».

Маршал кивнул, поднял куртку с пола, медленно надел ее и собрался уходить: «Как мне вдруг стало холодно… знобит… этот вопрос про надгробие. Это страшный вопрос, он шокирует. Кэрол, вы должны поосторожнее обращаться с такой тяжелой артиллерией. Знаете, кого вы мне сейчас напомнили? Помните, вы спрашивали меня о терапевте, к которому собирался один из ваших друзей? Эрнест Лэш, я был его супервизором. Этот вопрос как раз в его стиле. Я всегда предостерегал его от таких вот вопросов. Он называл это терапией экзистенциального шока».

Кэрол уже почти встала из-за стола, но любопытство взяло верх: «То есть вы считаете, что это плохая терапия? Насколько я помню, вы раскритиковали Лэша в пух и прах».

«Нет, я не говорил, что это плохая терапия для меня. Хороший способ проснуться. Что же касается Эрнеста Лэша… мне не стоило так ругать его. Я бы хотел забрать некоторые свои слова назад».

«А почему вы так круто с ним обошлись тогда?»

«Это все мое высокомерие. Как раз об этом мы с вами говорили всю прошлую неделю. Я проявил чрезмерную нетерпимость: я был уверен, что мой путь — единственно верный. Я не был хорошим супервизором. И я ничему не научился от него. Я вообще ни у кого ничему не учусь».

«Так что же на самом деле представляет собой Эрнест Лэш?» — спросила Кэрол.