Лжец на кушетке

Сестра Евы кивнула, на ее лице читалось облегчение. «Интересно, — подумал Эрнест, — каким образом эти научные ритуалы — называние и объяснение феномена — способны заглушить страх. Я привел научное название ее дыхания? Я объяснил, каким образом из-за слабеющего правого желудочка жидкость оттекает назад в правое предсердие, а оттуда в легкие, отчего образуется пена? И что? Я же не предлагаю решения проблемы! Я всего лишь дал монстру имя. Но мне стало лучше, ее сестре стало лучше, и, если бы бедная Ева была в сознании, ей бы тоже скорее всего стало лучше».

Эрнест держал Еву за руку. Ее дыхание становилось все более поверхностным, более неровным и, спустя где-то час, остановилось. Эрнест не чувствовал биения пульса. «Она мертва».

Несколько минут они сидели молча, потом начали планировать свои дальнейшие действия. Они составили список людей, которым нужно позвонить, — детям, друзьям, в газеты, в бюро ритуальных услуг. Вскоре сестра собралась обмывать тело Евы, и Эрнест собрался уходить. Они наскоро обсудили, во что ее одеть. Сестра сказала, что тело Евы будет кремировано, и бюро ритуальных услуг, наверное, предоставит какой-нибудь саван. Эрнест согласился, хотя ничего об этом не знал.

По дороге домой Эрнест думал, что на самом деле его познания в этой области крайне скудны. Несмотря на долгие годы медицинской практики, анатомирование трупов в медицинском колледже, он, как и большинство терапевтов, никогда не видел своими глазами непосредственно момент смерти. Он сохранял спокойствие и профессионализм; да, он будет скучать по Еве, но ее смерть была милосердно легкой. Он знал, что сделал все, что мог, но провел беспокойную ночь: своей грудью он все еще ощущал ее тело.

Он проснулся в пять утра, цепляясь за остатки сна. Он сделал именно то, что всегда советовал своим пациентам, когда тем снились тревожные сновидения: он без движения лежал в постели, не открывая глаз, и вспоминал свой сон. Взяв с прикроватного столика блокнот и ручку, Эрнест записал все, что ему удалось вспомнить:

Мы с родителями и братом гуляли. Мы решили подняться вверх. Я вдруг оказался один в лифте. Он ехал долго-долго. Когда я вышел из лифта, я оказался на берегу моря. Но я не мог найти своих. Я искал и искал. Хотя это было милое местечко… райское место… меня охватил ужас. Потом я начал натягивать ночную рубашку с милой улыбающейся физиономией медвежонка Смоки. Эта физиономия становилась все ярче, начала сверкать… и скоро стала средоточием всего сна — словно вся энергия сна перешла в эту милую улыбающуюся физиономию медвежонка Смоки.

Чем больше Эрнест думал об этом, тем более значимым казался ему этот сон. Он так и не смог уснуть, встал, оделся и в шесть утра поехал в офис, чтобы внести свой сон в компьютер. Он прекрасно вписывался в посвященную снам главу его новой книги, над которой он сейчас работал, под названием «Страх смерти и психотерапия». Или, может быть, «Психотерапия, смерть и страх». Он еще не определился с названием.

В этом сне не было ничего таинственного. События этой ночи полностью объясняли сон. Смерть Евы поставила его лицом к лицу с его собственной смертью (представленной во сне пронизывающим ощущением ужаса, отделением от семьи, долгим подъемом на лифте к райскому побережью). Как досадно, подумал Эрнест, что его собственный производитель снов выдал ему сказочку о восхождении в рай! Но что он мог поделать? Производитель снов был сам себе хозяин, сформировался он на заре сознательного, и на его становление массовая культура оказала значительно большее влияние, чем сила воли.

Сила сна заключалась в ночной рубашке с ярким изображением медвежонка Смоки. Эрнест знал, что этот символ был порожден разговором о том, во что одеть Еву для кремации, — медвежонок Смоки стал олицетворением кремации! Жутковато, но поучительно.

Чем больше Эрнест думал об этом сне, тем отчетливее понимал, какую пользу можно извлечь из этого сна при обучении психотерапевтов. С одной стороны, он иллюстрировал положение Фрейда о том, что первостепенная функция сновидений состоит в сохранении сна. В этом случае пугающая мысль — о кремации — трансформировалась в нечто более безобидное и приятное: в прелестный образ милого медвежонка Смоки. Но сновидение справилось со своей задачей лишь частично: оно позволило ему не просыпаться, но страх смерти наполнил сон ужасом.

Эрнест провел за письменным столом два часа, а потом в назначенное время приехал Джастин. Ему нравилось работать рано утром, хотя это и значило, что в конце дня он будет выжат как лимон.