Лжецаревич

– Посмотрим, так ли справишься с ним, как с моим господином? Ну-ка, схватись! – насмешливо крикнул с частокола Стефан.

– Авось, они с медведем понюхаются да и драться не станут: москаль ведь медведю свой брат! – пошутил кто-то из ляхов.

Никита не отвечал на насмешки. Он поспешно снял с себя кафтан и обернул им левую руку до локтя, оставив свободными только пальцы, и стал спокойно ждать.

Медведь, рыча, приближался. Немного не дойдя до парня, он поднялся на задние лапы, и помахивая перед мордой передними, переваливаясь, пошел на «москаля».

Никита не трогался с места. Горячее дыхание зверя пахнуло ему в лицо, пасть открылась с глухим ревом. В один миг левая рука «москаля» была уже в пасти медведя, а правая, как молотом колотила зверя по голове. Зверь как-то весь встряхнулся. Страшные лапы опустились на плечи борца. Никита зашатался, но устоял.

Зверь и человек стояли теперь грудь к груди. Зверь рвал тело когтями, куски мяса падали на землю вместе с лохмотьями белой рубахи, и, взамен той, на теле, казалось, появлялась новая, ярко-красная – обнаженное, кровавое мясо; человек теперь упирался медведю в горло правою рукой, а левою что-то рвал в его пасти; струйки крови стекали с нижней челюсти медведя. Лица Никиты нельзя было узнать – это была какая-то синевато-багровая маска, по которой тянулись вздувшиеся жилы. Ляхи-зрители сперва замерли от изумления, потом заговорили:

– Молодец, москаль! Ай-да москаль! Слава москалю! – кричали эти в сущности не злые, но легкомысленные люди, уважавшие силу и смелость.

– Подождите еще хвалить! – лепетал Стефан с бледным, искаженным злобою лицом.

Вдруг все ляхи гаркнули:

– Виват, москаль!

Они видели, как медведь зашатался, завыл и рухнул на землю, а левая рука Никиты держала красный вырванный язык зверя. Но вряд ли боец слышал эти восторженные клики. Он, тяжело дыша, обвел ляхов помутившимся взглядом, зашатался, схватился за грудь и упал на труп медведя. Кровь хлынула у него изо рта.

– Прими, Боже, дух мой! – пробормотал он.

Когда ляхи, перебравшись через частокол, подбежали к нему, он был уже мертв.

Месть Стефана совершилась, но он не был доволен ею: она послужила к новому торжеству «москаля», хоть и убила его. Лис с ненавистью смотрел на мертвое лицо Никиты и жалел, что теперь уже нельзя отомстить более тонко.

– Стефан, сегодня вечером пирушка у Яна… Придешь? – спросил кто-то из приятелей.

– Приду, – угрюмо ответил Лис.

Но прийти ему не удалось. Когда он вечером пробирался по улице к дому, где жил Ян, чья-то рука сжала ему горло, и острый нож по самую рукоять вонзился в его грудь.

– Это тебе за моего батьку! – в то же время промолвил молодой, звенящий от гнева голос.

Стефан упал, как подкошенный. Мститель попробовал рукою его холодеющий лоб и отошел.

– Ну, теперь можно мне и в Литву к моему господину, – пробормотал он.

Этот мститель был Афонька.

XXXI. С боя взял

– А что, батюшка, как со свадьбой? Скоро ли? – спросил однажды Константин отца.

– Ну, брат, твоя свадьба, может, и мимо еще проедет, – угрюмо отвечал старик: он был в дурном расположении духа с самого вступления на престол Лжецаря.

– Да как же так, батюшка?! – воскликнул сын.

– Чванный что-то стал от меня морду воротить: я, вишь, не в милости у нынешнего якобы царя, на поклон к нему не пошел.

– Я съезжу узнать к Парамону Парамоновичу.

– Что ж, съезди.

Константин живо собрался. По дороге к дому Чванного он, размышляя, пришел к заключению, что отцовское предположение, пожалуй, справедливо. Недаром на последних свиданиях Пелагеюшка выглядела грустной, а глаза у ней были наплаканы. Он допытывался, она не говорила – тревожить не хотела. Что-то есть!

Под влиянием таких дум Константин сидел на седле, как на горячих угольях.

Чванный встретил его довольно сухо.

– Что скажешь? Да живей – я во дворец сбираюсь; царь сегодня на травлю едет, и я с ним.

– Правда ль, что ты отдумал дочку за меня выдавать? – выпалил молодой боярин.

– Есть грех!

– Да как же это ты так? Сговорил, и на! На попятный.

– Я не враг своей дочке, и что за мед выдавать ее за такого, которому ходу не будет? Вы, Двудесятины, в опале у царя, и сами виноваты – чего не ехали на поклон к нему? Спесивы некстати.

– Уж ладно, ладно, не толкуй! Хорош гусь – слова не держишь! – грубо заговорил раздраженный Константин и на минуту задумался. Вдруг он хлопнул себя по лбу и просиял.

– Ах, я дурачина! И забыл совсем! – пробормотал он.

Чванный что-то ворчал, но Константин его перебил.

– А вот я и в немилости, а пойду царю на тебя жаловаться – велит он тебе за меня дочь отдать!

– Сделай милость! Иди. Не хочешь ли, подвезу? – насмешливо заметил Чванный.

– Рад буду.

– А и в самом деле! Хоть посмеемся вдоволь. Ну, однако, мне пора.

– И мне тоже. Так добром не хочешь?

– Нет, уж поезжай к царю, пожалуйста! – хихикая, говорил Парамон Парамонович.

– Поеду, будь спокоен!

Когда Константин Лазаревич добрался до дворца, у крыльца стояло немало народу. Он протиснулся вперед и стал ждать выхода.