Лжецаревич

Павел Степанович протолкался и ахнул: он увидел трупы Лжецаря и Басманова. Их едва возможно было узнать — до того их изуродовали.

Белый-Туренин снял шапку и перекрестился.

— Ты чего это крестишься? Не об этом ли падле Бога молишь? — заметил ему какой-то оборванный парень, подозрительно косясь на него.

— Если они точно грешны, то за них и надо молиться — праведного Господь и так помилует, — ответил боярин.

— Вот еще! Не в рай ли ему попасть? Ха! — сказал оборвыш и ударил самозванца по лицу.

— Чего глумишься? Давно ли сам пред ним ниц падал? — с негодованием вскричал боярин.

— Ладно, ладно! Не больно-то учи! — огрызнулся оборванец.

Народная волна набежала и закрутила их. Павел Степанович сам не знал, как очутился в Китай-городе. Здесь толпа поредела, но зато здесь кипел заправский бой. Чернь осаждала дома ляхов. Сцены, которые боярину пришлось увидеть, леденили ему кровь.

Он видел, как вытаскивали из домов прекрасных женщин, как те, рыдая, целовали руки и ноги мучителей и были умерщвляемы самым варварским образом при громком хохоте опьяневшей от крови толпы; он видел, как применялись самые ужасные пытки… Толпа вспоминала все обиды, все оскорбления, и все вымещала на несчастных ляхах.

Из одного дома выбежала женщина, за которою гнались мужик с топором и два стрельца.

Женщина, одетая в одну сорочку, маленькая, с распущенными волосами, в ужасе металась.

Павел Степанович с удивлением и ужасом узнал в ней Лизбету. Он бросился к ней. Она узнала его.

— Павел!.. Спаси!.. — лепетала Лизбета. Несколько грубых рук оторвали ее от него.

— О, Матерь Божья! — только успела крикнуть Лизбета и упала замертво от удара топором.

Павел Степанович не успел и опомниться, так быстро это произошло. Придя в себя, он бросился на мужика.

— Зверь! Душегуб! — крикнул он, схватив его за горло: при нем не было никакого оружия.

— Это из ополяченных!

— Наших бьют! Э, гей!

— Я видел, как он крестился над падлом-расстригой. Бей его!

— Бей его! — подхватили десятки голосов, и Белый-Туренин был моментально сбит с ног.

Его топтали ногами, били чем попало. Он потерял сознание.

Когда он пришел в себя, солнце уже высоко стояло на небе. Улицы Москвы были тихи. Над собой боярин увидел морщинистое старческое лицо.

— Жив, слава Господу! — проговорил старик. — Как бы нам его теперь, девунька, в наш домишко перенести? — продолжал он, обращаясь к миловидной бледной девушке с венком из полевых цветов на голове. — Эй! Добрый человек! — окликнул старик какого-то прохожего.

— Что, старче?

— А вот, будь добр, помоги-ка мне болящего сего в мою лачугу дотащить. Бог зачтет тебе это.

— Тоже побит… Эх, грех! И какой парень-то матерый! Ох, много крови сегодня пролилось! И я тоже, грешным делом, баловался. Как и замолю грехи свои тяжкие — не знаю! Такие дела творил, что вспомню теперь — волосы дыбом становятся! А тогда ничего. Одно слово, сатана оплел! Куда тащить-то?

— Я покажу… Как же мы с тобой его понесем?

— Один стащу. Ну, коли что, присяду отдохну.

В старце Павел Степанович узнал Варлаама, в добросердечном прохожем — убийцу Лизбеты.

Боярин долго находился между жизнью и смертью. Старец и девушка ухаживали за ним, как за родным. Наконец, крепкая натура одолела болезнь; он стал поправляться, но левая рука его отказалась служить — она была страшно искалечена. Повреждена была также одна нога. Поправляясь, Павел Степанович наблюдал за жизнью старика и девушки.

Это была мирная, трудовая жизнь. Старик плел лапти, корзины и продавал их. Девушка помогала ему.

— Ну вот, боярин, с Божьей помощью мы тебя и на ноги поставили! — довольно сказал Варлаам, когда боярин впервые поднялся с ложа.

— Спасибо тебе, старче. Я тебя награжу. А только… право, незачем мне было в живых оставаться! — печально промолвил Белый-Туренин.

— Не гневи Господа! — вскричал старик.

— Правду говорю. Грешен я, старче! Давят меня грехи. Я двоеженцем был, от веры отступил!..

— Тяжкие грехи, что говорить! — тихо перебил его Варлаам. — Только Бога надо молить, чтобы Он прощал, ну и делами добрыми по мере сил грехи покрывать.

— Мне одно осталось — в монастырь уйти.

— И незачем вовсе! Оставайся в мире, твори добро да молись — легко жить тебе будет.

— Попробую, попробую! — повеселел боярин.

— Попробуй, касатик, — ответил Варлаам.

Через десять лет вряд ли в Москве отыскался бы хоть один бедняк, который не знал бы «доброго боярина Павла Степановича».

Белый-Туренин нашел свое счастье.