Лживая взрослая жизнь

Чтобы ей угодить, однажды я сказала, что у папы несколько голосов и он меняет их в зависимости от обстоятельств. У него были нежный голос, властный голос, ледяной голос — ими он прекрасно говорил на итальянском, а еще у него был презрительный голос, которым он говорил на итальянском, а иногда на диалекте с теми, кто его раздражал, например с торговцами, пытавшимися его надуть, с неумелыми автомобилистами или со всякими грубиянами. О маме я рассказала, что она старается подражать своей подруге Костанце и что ее выводит из себя мерзкими шуточками муж Костанцы, Мариано, хотя моему отцу он как брат. Но и эти признания Виттория не оценила, сказала даже: все это чепуха. Оказалось, что она помнила Мариано: ха, тоже мне брат выискался, да он настоящий кретин!.. Она почти вышла из себя. “Андреа, — сказала она резко, — не знает, что такое быть братом”. Помню, мы сидели у нее дома, на кухне, за окном, на грязной улице, лил дождь. Мне пришлось состроить грустную физиономию, даже слезы на глаза навернулись; к моему удивлению и к моей радости, это ее невероятно растрогало. Она улыбнулась мне, притянула к себе, усадила на колени и крепко поцеловала в щеку, а потом стала ее легонько покусывать. И прошептала на диалекте: “Прости, я сержусь не на тебя, а на твоего отца”, а после засунула мне руку под юбку и легонько пошлепала по ляжке у самой попы. И еще раз шепнула на ухо: “Присматривайся к родителям, не то пропадешь”.

9

Внезапные порывы нежности на фоне привычного недовольства случались все чаще, из-за этого я все сильнее скучала по Виттории. Пустота между нашими встречами тянулась невероятно долго; пока я ее не видела и не имела возможности ей позвонить, мне хотелось о ней рассказывать. Поэтому я была все откровеннее с Анджелой и Идой, взяв с них клятву, что это останется нашим секретом. Только с ними я могла похвастаться дружбой с тетей, хотя поначалу они меня почти не слушали, а принимались рассказывать смешные истории про своих чудаковатых родственников. Но вскоре им пришлось уступить: родственники, про которых они говорили, не шли ни в какое сравнение с Витторией, которая — по моим словам — была не похожа на всех, кого они знали. Их состоятельные тети, кузины и бабушки жили в Вомеро, Позиллипо, на виа Мандзони, на виа Тассо. Я же, используя фантазию, поселила папину сестру в район кладбищ, разлившихся рек, злых собак, вспышек газа, скелетов и заброшенных домов, я говорила: у нее была несчастная любовь, какой не было ни у кого, он умер от горя, но она будет любить его всю жизнь.

Однажды я шепотом призналась: когда тетя Виттория рассказывает, как они друг друга любили, она говорит “трахаться”, она рассказала мне, как и сколько раз они с Энцо трахались. Анджелу это особенно потрясло, она выспросила у меня подробности; отвечая, я наверняка многое преувеличила, приписав Виттории то, о чем давно думала сама. Но я не чувствовала себя виноватой, по сути, все было правильно, тетя так со мной и говорила. Вы даже не представляете, — сказала я, разволновавшись, — как мы с ней замечательно дружим: мы очень близки, она меня обнимает, целует и часто повторяет, что мы похожи. Разумеется, я умолчала о ссорах между тетей и отцом, о спорах из-за убогой квартирки, о том, что отец все рассказал Маргерите, мне это казалось недостойным. Зато я рассказала, как Маргерита и Виттория жили после смерти Энцо, как замечательно помогали друг другу, как занимались детьми, словно рожали их по очереди — сначала одна, потом другая. Должна признаться, этот образ возник у меня случайно, но я отточила его в следующих рассказах, пока сама не поверила, что Маргерита и Виттория волшебным образом вместе произвели на свет Тонино, Джулиану и Коррадо. Особенно я давала волю фантазии, беседуя с Идой, я чуть было не наврала ей, будто Маргерита и Виттория ночью летают по небу и изобретают волшебные зелья, собирая заколдованные травы в лесу на Каподимонте. Зато я в лицах изобразила, как Виттория беседовала с Энцо на кладбище и как он давал ей советы.

— Они разговаривают, как сейчас мы с тобой? — спросила Ида.

— Да.

— Значит, это он пожелал, чтобы твоя тетя стала его детям второй мамой.

— Наверняка. Он был полицейским, делал все, что хотел, у него даже был пистолет.

— Как если бы моя и твоя мамы стали нашими общими мамами?

— Да.

На Иду все это произвело сильное впечатление, Анджела тоже была зачарована. Чем дольше я сочиняла и переделывала эти истории, добавляя в них новые подробности, тем чаще они восклицали “Как здорово, я сейчас расплачусь!” Особенно сестры заинтересовались моим рассказом о забавном Коррадо, красавице Джулиане и милом Тонино. Я сама поразилась тому, с каким жаром описала Тонино. Я не ожидала, что он настолько мне понравился, в тот день он не произвел на меня особого впечатления, наоборот, показался самым неярким. Но я так много о нем говорила, так здорово его придумала, что когда опытная читательница романов Ида сказала “Ты в него влюблена”, я согласилась — в основном, чтобы увидеть реакцию Анджелы, — что да, это правда, я его люблю.