Лживый век

С одной стороны значительная часть общества испытывала могучую, воодушевляющую тягу к истокам или первоосновам национальной жизни, утраченной после злополучного октябрьского переворота, но не знала, что же делать, как вернуть краски и мотивы, ценности и ритмы той, некогда утраченной жизни. За годы марксистского режима практически не осталось ни одной семьи, которая бы проживала на одном месте, в одном жилище век или более. Все было сдернуто со своих исконных мест, вывернуто наизнанку, перекручено, перепутано, изгажено и затоптано. С другой стороны еще более значительная часть общества стала тосковать по временам, когда не было безработицы, когда новое жилье власти предоставляли даром в качестве награды за добросовестный труд, а дети имели возможность за символическую оплату проводить летние каникулы в пионерских лагерях и спортивных базах. Медленно, но неуклонно растущая третья доля общества полагала, что лишь в частных детсадах и школах их дети могут получать соответствующее воспитание и образование, а на качественные медицинские услуги можно рассчитывать только в частных клиниках. Свои отпуска эти люди предпочитали проводить на заграничных курортах, приценивались к тамошней недвижимости и были не прочь поменять свое место жительства и свое гражданство. Но к тому времени из-за границы уже стали возвращаться «звезды» отечественной эстрады, известные киноартисты и театральные деятели, которые ринулись на «вольные хлеба», как только открылись границы и которые так и не снискали за пределами распавшегося СССР ни славы, ни больших гонораров. На привычных щелистых сценах, под аплодисменты непритязательной и до слез знакомой им публики они охотно распевали песенки типа «Гуд бай, Америка» или «Лондон, прощай», и сокрушенно признавались в том, что их «сам черт попутал»: из-за этого самого «черта» столь опрометчиво и покинули родные просторы. Рассказы «возращенцев» несколько остужали горячие головы тех, кто мечтал стать полноценным европейцем или американцем.

В расстроенном обществе смысл одних и тех же понятий, заявлений, признаний в лучшем случае приобретал троякий смысл. Любые факты истории и даже текущих событий незамедлительно получали весьма противоречивые и зачастую взаимно исключающие оценки. Опыт же проведения конструктивных дискуссий полностью отсутствовал: вместо дискуссий происходили бурные полемики, весьма похожие на кулачные бои, и полемисты не столько стремились обнаружить в своих спорах крупицы истины, сколько пытались изничтожить своего ненавистного противника.

Между тем процесс декоммунизации страны все более и более буксовал. Причисление императорской семьи к сонму мучеников предполагало, что будут обнародованы и сотни других чудовищных преступлений против аристократов, царских генералов и офицеров, жандармов и чиновников, общественных деятелей. Придание ореола святости сотням священнослужителей, загубленных истязателями богоборцами, позволяло надеяться миллионам людей, чьи деды были раскулачены или расказачены, или стали «лишенцами» или узниками концлагерей, что будет дана полновесная морально-этическая оценка самой идеологии марксизма-ленинизма. Однако ничего похожего не происходило ни в столицах, ни в регионах. Приезжающие из-за рубежа на различные соборы, форумы, конференции и съезды потомки первой волны эмиграции рассчитывали, что им наконец-то дадут статус беженцев от политических репрессий со всеми вытекающими из этого статуса материальными выплатами и прочими льготами. Но их ожидания так и не оправдались, несмотря на то, что над Москвой совершенно неожиданно пролился «золотой ливень» из-за резкого скачка на мировых рынках цен на углеводороды.