М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории)

Мужчина в седле не спешил что-либо предпринимать, и просто смотрел молча на странное существо.

– Эй, скажи хоть что-нибудь! Чего надулся, молчун? – требовательно выкрикнула женщина – и внезапно захохотала, запрыгала вокруг, кривляясь и тыча пальцем: – Молчун! Молчун!

Всадник нахмурился и, выждав момент, пришпорил коня. Толпа сомкнулась за спиной, отсекая безумную «птицу» от всадника.

– Молчун! Молчун! – взметались над толпой цветастые тряпки…

Глава 2

Переполненные толпами спешащих людей кварталы остались позади, и россыпи устремлённых ввысь драгоценных кристаллов-небоскрёбов сменились на отвалы пустой породы, состоящей из однотипных бетонных коробок. Энергия делового центра не доставала до этого тихого омута: её волны, едва докатываясь сюда, дробились о серые углы жилых волноломов, распадались на бессильно затухающую рябь и терялись окончательно в лабиринте дворов-ловушек. И выжигающий нутро дух всеобщей одержимости стремительным безостановочным движением, что заставлял воспринимать себя крошечным муравьём, подчинённым воле некой высшей, управляющей жизнью всего муравейника силы, здесь угасал, остывая до абсолютного нуля, а тревожные, но яркие эмоции мелкой букашки, суетящейся под стопами титанов, вырождались в давно потерявшую вкус жвачку чувств унылого беспозвоночного, волочащегося изо дня в день одной и той же постылой тропой. Сама жизнь этих расчерченных по линейке спальных – спящих и никогда не просыпающихся до конца – районов, такая же расчерченная и такая же унылая, – она словно сочилась из недозавёрнутого да так и заржавевшего крана и обречена была не течь – подтекать до самого конца времён. Плоский, бесцветный мир. Обиталище статистов, чьи роли не требуют слов. Мир обречённых…

***

Всадник наверняка заметил изменения во внешнем мире, однако оставался полностью безучастным. Судьба обитавших здесь людей, по-видимому, абсолютно не трогала его, и он бездумно покачивался в седле, а скучное действие чёрно-белой немой киноленты с её немногочисленными безликими персонажами просто протекало мимо.

Женщина расплывчатых, неаккуратно собранных в спортивный костюм форм выгуливала на куцем газоне целую свору разномастных шавок. Эта орава запросто могла бы утащить своего надзирателя за веер прицепленных к ошейникам поводков куда ей заблагорассудится, однако каждого пса занимали собственные проблемы, и женщине не составляло труда манипулировать сворой. Но и самой даме, по всему видно, её занятие было глубоко безразлично…

Лохматый бородач неопределимого возраста в комбинезоне на голое тело, не спадающим только благодаря насквозь просаленным и оттого будто прилипшим к плечам лямкам, ковырялся под капотом старенького, обшарпанного грузовичка. Худые руки его, до волосатых подмышек перемазанные машинным маслом, напоминали лапки паука, которые плели что-то невидимое постороннему взгляду, укутывали, связывали… Когда бородач выныривал из-под капота и, помогая себе жестами, начинал что-то нудно втолковывать неспособному внять произведённым манипуляциям двигателю, становился заметен его усталый, потухший взгляд…

Бездомный, будто взявший пример с личинки ручейника, которая лепит себе одёжку из чего попало, с апатичной неторопливостью зомби толкал магазинную тележку, набитую всяким хламом, – само олицетворение индифферентности движения времени: миллиарды лет пути позади, и не меньше ещё предстоит – а вокруг лишь витающий в бесконечности Вселенной прах бесконечно меняет формы…

«Куда он идёт? – скользнула по краю сознания всадника мысль. – Зачем? Знает ли сам?»

Бездомный остановился и пожал плечами, будто тело его, воспользовавшись каталепсией рассудка, само ответило на случайно подслушанную мысль человека на коне. Ответило и, видимо, невзначай растормошило сознание: бомж поднял взгляд мутных, словно покрытых слоем пыли, глаз и непонимающе похлопал опухшими веками. Однако момент полного пробуждения так и не наступил, и бродяга, механическим движением поправив готовый вывалиться из тележки пакет, понуро двинулся дальше – мимо разлёгшихся на газоне собак, мимо грузовичка, мимо серых бетонных коробок с прямоугольниками таких же мутных, как глаза самого бродяги, окон… В приоткрытой створке одного из прямоугольников показалась кошка, повела ленивым взором, зевнула…

И сидевшие на лавке старухи, и осматривавший урны в поисках недопитого пива неопрятный пьянчуга, и продавец фастфуда, неведомо как попавший сюда на своём фургоне, и перекусывавший этим развозным, во всех отношениях дешёвым товаром полицейский патруль, и даже вездесущие кошки с вечно путающимися под ногами прохожих голубями – все будто отрабатывали раз и навсегда заложенную в них, давно опостылевшую до полного безразличия к результату, да и вообще к производимым действиям, программу.