М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории)

– Знамо о чём. О нём, – Сосоний, не поднимая головы, двинул бровями вверх, будто опасался, что любой его жест может быть замечен сверху. – Что мы есть, чтобы оспаривать волю самого Создателя? Он блюдёт свою паству и наказывает ослушников и смутьянов, как пастух наказывает каждого норовящего отбиться от стада козла. А уж доволен ты таким положением вещей или нет – твои проблемы.

– А ханку пожуёшь – и тех не будет, – хохотнув, добавил кто-то из банды.

Разбойники согласно закивали.

– Но откуда такая обречённость? Неужели так сложно взяться за ум? Неужели принять ответственность за свои поступки страшнее, чем влачить существование под вечно маячащим в небе занесённым для удара кнутом?

– Мы всего лишь люди, – пожал плечами Сосоний, – подверженные пороку твари, и хочешь не хочешь, а единственно страх перед Всевышним удерживает нас от окончательного грехопадения.

– От чего? – как будто не понял Лётчик.

– От грехопадения. Мы виноваты, греша против воли Его и тем самым отдаляясь от Бога. И за всё совершённое придётся заплатить… Разве ты не знаешь? – разглядел Сосоний сосредоточенно-внимательное лицо Лётчика. – Алчность, зависть, чревоугодие, уныние, гнев, скупость, вожделение… – принялся он перечислять, но осёкся, перехватив взгляд, направленный на его руки: засохшая после драки кровь так и осталась на них бурой шелушащейся коркой. – Наша вера… – Сосоний, казалось, потерял нить, – она… открывает глаза… на вину, на искупление… движет нами, указывая путь к прощению. – закончил он наконец, не в силах оторвать взгляда от собственных рук.

– Что вами движет, так это желание и – да, страх! – заговорил Лётчик. – Желание набить брюхо куском пожирнее и страх, что вы можете лишиться этого куска. Разве не так? И большая часть пороков ваших: алчность и скупость, вожделение и зависть, уныние и неверие в свои силы, – это лишь производные желания и страха. А потому не бойтесь голода: голод – это свобода. Но берегитесь самомнения, невежества и лени…

– Бойтесь, не бойтесь… – скривил физиономию Жердяй, – один хрен… – и сплюнул коричневой жижей. – Ничего нам не поделать ни с жизнью, ни со смертью, ни с тем, что после. А потому жить надо прямо сейчас. И брать надо сейчас – и брать всё!

– А я вот не боюсь! – рыкнул Угрюмый с вызовом, рьяно, даже вперёд подался – готов был тут же набить морду любому, кто оспорит его заявление. – И гадать тут нечего: не боишься – имеешь ты, а боишься – имеют тебя!

– Все боятся… и всех имеют… Сами знаете кто… – пробурчал Дырявый – так тихо и невнятно, что Угрюмый не разобрал его слов, иначе не миновать бы говоруну хорошей взбучки.

– Вот она, ваша настоящая вера! – Лётчик хлопнул ладонью по колену. – Что там, Сосоний, твои рассуждения о Боге и грехе! Всё предельно ясно и просто – настолько, что ни прибавить, ни убавить!

Сосоний обвёл тяжёлым взглядом свою разомлевшую шайку: Жердяй хмыкнул и опустил глаза, лицо его кривилось волнами пренебрежения и сарказма; Дырявый отвернулся от света, привычно доверив тени скрыть и лицо, и мысли; Угрюмый же, напротив, расправил плечи и скалился гордо. Лучше бы он этого не делал: слюна цвета свернувшейся крови потекла из уголков рта, и вкупе с изначально, мягко говоря, неприветливым выражением лица вид получился и вовсе зловещий.

– Ни прибавить, говоришь?.. – Сосоний остановил взгляд на Угрюмом. – Малая вера – мало Он лупит нас, значит, – произнёс, глядя подельнику в глаза, и Угрюмый заморгал растерянно, дрогнул ноздрями, не понимая, в чём провинился перед вожаком.

– Кнутом ничего не исправить, – возразил Лётчик. – Подобная теория лишь утверждает в заблуждении, что главенствующий закон – это право сильного. Разве не очевидно?

– Так устроено свыше, и не нам менять порядок. Только подчиняться и верить в милосердие Его.

– Ты считаешь, что вот такая вот вера хоть чем-то способна помочь?

– А что тогда, если не вера? Что? Если больше ничего и нет у нас?! А?!

– Точно, ничего, – фыркнул Жердяй. – Ни кола ни двора, и всю жизнь – впроголодь.

– Да уж, – опасливо покосившись на главаря, поддакнул Угрюмый. – И отобрать-то не у кого: все как один – такая же драная шелупонь… – он скользнул оценивающе-презрительным взглядом по Лётчику и Максуду. – Ну сборщик-то ещё поприличнее будет, а этот, – пренебрежительно кивнул на Лётчика, – вовсе как в мешок одет…

Максуд сжал челюсти, ощущая, что лицо начинает гореть.

– Верь, не верь – всем одна дверь, – как из могилы донёсся вердикт Дырявого.

Сосоний зыркнул на сообщников и собрался сказать что-то, но не стал, поджал губы.