М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории)

«Упавший-с-неба»! Так загадочно звучало это имя для всех – тех, кто оставлял свои каждодневные занятия и приходил послушать речи странного пришельца! И так трагично – для того, кто знал правду… Оно бежало впереди, привлекая внимание, заставляя говорить о себе и обсуждать того, кто шёл под ним, как под развевающимся знаменем. Оно служило глашатаем чего-то необычного, будоражащего – чего-то, чего ещё не случалось до сих пор. Оно являлось синонимом набирающего силу ветра, несущего свежесть и вызывающего тревогу, это имя для всех. Но среди них, четверых ближайших, вошло в обиход имя другое, сперва прозвучавшее в качестве шутки, однако быстро ставшее главным: короткое и ёмкое «Фанис» – так называли светильник, который зажигался ночью на высоком шесте, установленном в центре едва ли не каждого посёлка, или факел в руке проводника.

По всему видно, крепка и чем-то притягательна была загадочная нить, раз не одного Максуда привязала она, да так и тянула, не отпуская, за Фанисом – светочем, упавшим в этот тоскливый мир едва ли не с самих Небес.

«Куда он идёт? – размышлял Максуд во время долгих переходов. – Чего ищет? Куда идут и чего ищут те, которые сорвались вслед за Упавшим, оставив всё, чем жили до встречи с ним, и теперь, словно горошины на нитке, так и следуют неотвязно, скреплённые воедино… чем? Ведь Упавший не зовёт за собой, обещая богатства мирские или Обитель Небесную, он не предлагает волшебных рецептов и не даёт советов, способных сделать любого человека счастливым, – просто говорит. В чём же притяжение тех слов, которые рассыпает он, как щедрый сеятель, что бросает зерно горстями везде, где ступает его нога?»

Дороги Шамудры длинны и утомительны, и не вина Максуда была в том, что мысли его отрывались от унылой реальности, принимая подчас формы витиеватых фантазий. Сеятель… Сияющие во тьме зёрна… Сердце, освещённое попавшим в него зерном… Странные мысли. Как будто не свои.

***

Их ждали и в этот раз: слухи снова оказались быстрее пеших странников. Несколько оборванцев, завидев маленький отряд издали, заспешили к ближайшим лачугам, и когда Лётчик, Максуд и трое их спутников-дадашей (Бинеш, Дилшэд и Рост – такие носили они имена) достигли окраины селения, пара дюжин человек уже собралась поглазеть на пришельцев.

Путники брели по заваленной отбросами улице, а зевак всё прибывало. Нимало не стесняясь, они рассматривали чужаков во все глаза, лыбились, показывали пальцами. Какой-то дурачок подкрался и ткнул в Лётчика палочкой – и даже взвизгнул от восторга! Наблюдавшие эту выходку одобрительно загыгыкали.

– Радуйся, Упавший,– с усмешкой глянул Максуд на Лётчика, – тебе удалось-таки переломить их безразличие!

Тот краем губ улыбнулся в ответ…

Скопище не в меру любопытных, однако, преследовало странников недолго – потеряло интерес и отстало. Максуд, испытывавший неудобство от такого пристального к себе внимания, вздохнул наконец свободно. Да и товарищам его, сразу видно, полегчало: дадаши заговорили, завертели головами по сторонам.

А говорить было о чём: селение, что издали не представляло из себя ничего особенного, по мере продвижения вглубь вырастало в нечто большее – пусть такое же уродливое и неопрятное, но являвшееся уже далеко не ровней тем захудалым деревенькам в неполную дюжину едва пригодных для ночлега халуп, которые до сих пор встречались на пути. Кучки жалких развалюх, подпиравших друг друга косыми боками и лишь оттого ещё не рассыпавшихся окончательно, достаточно быстро уступили место бестолково вихляющим чередам более добротных, хотя и весьма грубых, построек из камня и глины – сначала в один, а затем и в два этажа! Разнокалиберные хижины то и дело нагоняли друг друга в своих нестройных караванах, запинались углами и выпадали из общего ряда, слипались стенами и нарастали поверху вторым ярусом, наглухо преграждая путь. Всё более сумбурное нагромождение обиталищ оставляло впечатление непреднамеренности общей планировки, как будто дома лепились и надстраивались как попало, по мере нужды. Правда, и нужда сия, по всему видно, не ослабевала, а даже наоборот. И городьба потому не думала прекращаться, тем самым придавая и без того узким улочкам облик давящих теснотой и плюющих из оконных нор нечистотами каньонов. И всё же не грязь и теснота поразили Максуда: для него, отшельника по сути, стало настоящим откровением, что на Горе существуют столь густонаселённые колонии (пусть, говоря об архитектуре, и не слишком далеко ушедшие от сработанного его собственными неумелыми руками хранилища)!

Любознательный Бинеш подходил к людям с вопросом – на него глядели недоуменно, ему ухмылялись… да и отмахивались брезгливо. Выбрав прохожего подобродушнее лицом и поблагообразнее видом, Бинеш обратился к нему:

– Доброго дня, почтенный! Не подскажешь ли нам…

Тот смерил насквозь пропитавшихся дорожной пылью дадашей снисходительным взглядом и отступил на шаг, что, видимо, должно было продемонстрировать пропасть, разделяющую его, исконного жителя невероятного человеческого муравейника, и их, невесть откуда забредшую голытьбу без роду и племени.