М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории)

Память… Тот, чья память мертва – есть мертвец, и пуста душа его – треснувший сосуд, бессмысленный в своей непригодности, ибо ничто не способно наполнить суть нагромождение обломков… Возможно ли восстановить разбитое, чтобы вновь преисполнить пустое? Возможно ли пробудить мертвеца от вечного сна его?..

***

Волны вспухают, перекатываются тяжело, морщат океанскую гладь, будто невероятных размеров существо ворочается под ней. Существо сопит и вздыхает: тёмный муторный сон не даёт покоя, не позволяет полностью погрузиться в забытьё и в то же время не отпускает, чтобы, наконец, проснуться и подняться к свету…

И небо – серое, глухое – не способно рассеять навязчивый кошмар спящего гиганта: неяркий свет, что нисходит скупым одолжением сквозь накинутую на мир пелену, не в силах проникнуть в тёмную воду глубже, чем на ладонь. Небо отражается в волнах, окрашивая серыми бликами их скользкие змеиные спины…

И парус – между волнами и небом – такой же серый, но, вопреки давящей тоске этого бесцветного мира, устремлённый куда-то, наполненный ветром до треска! Максуд обернулся: ещё два таких же паруса раздуваются за первым: мчатся, несомые ветром, не отстают…

***

Стражи, оттеснённые бывшей безропотной паствой, возжелавшей теперь следовать за Сыном Неба, будто растворились. Однако вскоре появились вновь: вооружённые длинными и широкими то ли ножами, то ли кинжалами, они, не скупясь на зуботычины и удары клинками плашмя, быстро пробили себе дорогу к помосту, на котором замер, раскинув руки, Сошедший-с-Небес. Дадаши встали плечом к плечу, перекрыв им путь, но даже Сосоний, самый крепкий из защитников, что мог поделать против остро заточенных лезвий?

Иная сила – стихия! – оказалась весомее и стражников, и дадашей: возбуждённая толпа навалилась и накрыла их всех своей бурлящей волной. «Бегите!» – услышал Максуд, но кому принадлежал голос, он уже не мог определить…

Они едва успели запрыгнуть на гружёные концентратом готовившиеся отчалить плоты, а перевозчики, хмурые мужики в пропитанных соком гуттаперчевого дерева робах, увидев поспешно выхваченный Максудом кошель, не стали задавать вопросов: упёрлись в причал шестами, налегли, и берег с неохотой уступил человеческим усилиям, отдал плавучие рукотворные островки своему извечному противнику. Не ожидавшие подобной щедрости, воды взволновались, подхватили добычу и, нетерпеливо облизывая, потащили в открытый океан.

Вёсла, а затем и паруса, сделали своё дело: к тому моменту, как потрёпанные толпой стражи высыпали на пристань, плоты уже преодолели полосу прибоя и набирали ход, взяв курс вдоль побережья. Копьё, брошенное вслед беглецам (скорее от злой досады, чем из действительного желания убить), не пролетело и половины расстояния – нырнуло без брызг в тёмную воду…

***

Это было вчера. Но будто год прошёл – настолько свежими и непривычными оказались нынешние ощущения Максуда. Таких перемен он не испытывал с тех пор, как свалился едва ли не прямо ему на голову Лётчик. Лётчик… Пришедший-с-неба… Фанис…

А вот и он – Сошедший-с-Небес, Сын Неба! – стоит у рулевого весла, как всегда в последнее время сосредоточенный, погружённый в раздумья, – статуя статуей! – и не угадать по окаменевшему лицу, что за мысли наполняют его ум. С самого своего появления на Горе в виде сочившейся кровью головешки он был не от мира сего, а теперь всё чаще становился и вовсе таким вот – отстранённым, проникающим взглядом куда-то далеко, сквозь этот мир, будто не прижилась душа его в обновлённой оболочке и всё стремится обратно, откуда явилась, вынужденная к тому же тащить за собой и припёкшееся к ней в огне падения тело… Впрочем, черёд вахты Сошедшего-с-Небес подходит к концу, и можно будет растормошить его отрешённость, благо вопросов накопилось, как волн в океане, а он никогда не отказывал в ответах.

Волны… Можно вечно глядеть на их жемчужные переливы, слушать их шёпот. И ветер – освежающий, сдувающий усталость и унылую хандру, он уносил всё, чем тяготило прошлое. Максуд удобно расположился на мешках с концентратом. Никогда он не чувствовал себя так спокойно, как сейчас, в океане, вдали от суеты и забот осточертевшей Горы. Так хорошо думалось здесь: без помех, без излишних эмоций, словно солёная вода гасила всякий огонь, будь он снаружи или внутри. И ничто не мешало в очередной раз попытаться выявить причину, найти и распустить тот узел, который затянул намертво, обездвижив и превратив в мёртвый ком нитей, клубок – клубок его памяти…

***

– Ты часто выглядишь удручённым. Что тебя так тревожит, Максуд? – спросил однажды Лётчик, глядя на пасмурное лицо своего спасителя и проводника.