M&D

В такие нежно-голубые дни хорошо умирать. Они окутывают все предметы какой-то бесконечной прелестью, и всего-то нужно умирающему, так это посмотреть на небо, и душа сама устремится в сад вечного уединения. Особенно если здоровье окончательно надломлено каким-нибудь упорным заболеванием, длительное время подтачивавшим организм – умереть удастся без особых усилий. И не нужно специальных приготовлений – это прекрасно удается всем с первого же раза. Великие философы убеждены, что умирают лишь тогда, когда этого хотят – то есть когда силы, сопротивляющиеся конечному распаду, совокупность которых и есть жизнь, оказываются разрушенными все до единой. Другими словами, умирают тогда, когда уже не могут больше жить. Дело только во взаимном понимании, и превосходная философская мысль, если в неё вникнуть, сводится к песенке о Ля Палисе (французская народная песня):

…минут за десять до смерти
Он совсем ещё был жив…

Соглашаются умереть благодаря убедительности двух или трёх сердечных приступов, или же пуля, взвизгнув, протянет невидимую нить смерти, и опять же, не вызовет никаких возражений. Или какая другая причина, вариантов много может быть разных. И близкие, провожая на кладбище согласившегося умереть, с проникновенными лицами будут держать шнур покрова и говорить речь на могиле. Смысл жизни в вечном познании, и на надгробии что-нибудь напишут, чтобы посетители прочитали и подумали. Так, переходя от одной могилы к другой, среди мертвого молчания они найдут живую мысль. Например, слова на камне, под которым покоится капитан дебаркадера: «Он поставил руль на румб вечности, ветер кончины сломал мачту его корабля и погрузил его в море божьего благоволения». Или же «Гребец наконец доплыл до вечной пристани», – это на могиле лодочника. «Соловей на одно мгновение пленил рощу земли, чтобы навек завладеть травинкой эдема», – это у тамады-баяниста. Отуманит сердце надпись на могиле бандерши: «На скрижалях судеб значилось, что Серафима, красивейшая из цветов в цветнике жизни, сорвана со стебля на шестидесятой своей весне». И всё такое. Соседи умершему подобрались хорошие. Красота неба и могучее спокойствие деревьев глубоко взволнуют чувства провожающих, их души, и они ощутят томление, чувственное и благочестивое. Согласившийся умереть увидит, выигрывает ли бог при личном знакомстве с ним, а оставшиеся на дороге памяти будут спокойно нанизывать годы, как четки, на нить судьбы.

Превращения, которые происходят каждый день, кажутся естественными, и обыденному уму покажутся неправдоподобными лишь изменения, произошедшие за длительный период времени. Так книга афоризмов, из которой взяты могильные изречения, и бандерша Серафима, эти два скопления вещества, совершенно обособившиеся в настоящее время и теперь такие различные по своему виду, природе, и назначению, первоначально были однородны и оставались однородными в течение всего времени, пока они оба – и книга и женщина – тогда ещё в газообразном состоянии носились в первобытной туманности. Ведь в беспредельности веков Серафима была неоформленной и неодушевленной материей, распыленной в виде чуть светящихся молекул кислорода и углерода, и молекулы, которым предстояло впоследствии составить этот сборник афоризмов, тоже скоплялись в течение веков в той же туманности, откуда в конце концов вышли огромные чудовища, насекомые, и небольшая доля мысли. Понадобилась целая вечность, чтобы создать книгу и женщину, эти памятники чьих-то многотрудных жизней, эти несовершенные и часто несносные формы. Книга полна ошибок, глупостей, и пошлой банальщины. У Серафимы в последние годы жизни было раздобревшее тело и сварливый характер. Вот почему нет никакой надежды, что новая вечность создаст, наконец, науку и красоту. Люди живут один миг, но ничего не выиграют, если будут жить вечно. У природы было достаточно и времени и пространства – и вот итог её трудов.

А время – это бесконечное движение природы, и человек, обладающий конечным количеством нейронов и мозговых извилин, по определению не может охватить мыслью всё пространство, всё понять, или хотя бы знать, продолжительны движения природы или коротки.