Мачеха для Золушки

Пожарники

Абакар навестил их в день приезда Зойки, чтобы сообщить Филимону новость.

– Маргарита Францевна Тиглер согласилась быть почетной гостьей на празднике.

– Кто? – не сразу понял Филимон.

– Горгона приедет на смотрины, – перевел Абакар.

– Уже?.. – понурился Виктор Лушко.

– А чего тянуть? Она сама мне позвонила весной. Как дела, как сын, и вообще. Я улучил момент и пригласил ее. Вчера получил подтверждение – приедет с подарком. Чего набычился? Недоволен? Мой сын недостаточно хорош для твоей дочери?

– Вот что, Абакар, – решился Виктор Лушко, – дочку в твой дом я не отдам. Мы люди современные, в двадцать первом веке живем, потому я решаю так: до совершеннолетия Зойки твой Тамерлан может жить у меня, если хочет иметь сосватанную жену рядом. А потом молодые должны жить своим домом, отдельно. Знаю, это противоречит твоим…

– Вот спасибочки! – перебил его Абакар, кланяясь, для чего встал из кресла. – Настоящий друг. А я все думаю – куда Тимурку пристроить?

– То есть ты не против? – уточнил Филимон.

– Чего мне быть против. Мы – кровные братья, я тебя знаю и своему сыну плохого не пожелаю. Он у меня мальчик строптивый, как и полагается настоящему мужчине – всегда настоит на своем. Так ведь и твоя младшая не сахар. Зойка уже пробовала травку покурить?

– Чего?..

– А мой пробовал. Понравилось. Теперь говорит – слабовато. Хочет перейти на экстази. Говорит, у них в Швейцарии в студенческом городке травка не катит. Ты уж тогда ему сам растолкуй подробно, что такое этот метилен-диоксин-фетамин, может, он тебя послушает. Расскажи, как при длительном употреблении человек практически перестает спать, из его мозга выводится серотонин, это приводит к жесточайшей депрессии, абсолютному отчаянию и угнетенности. Получается слабоумие наоборот – не тупая радость от всего вокруг, а полное отрицание смысла жизни. Так написано в медицинском справочнике, я читал. А хочешь знать, куда мой единственный сын наметил потом податься с этим самым чувством отчаяния и угнетенности? К мужу моей старшей сестры – в Палестину, бороться за свободу. Лично он твердо уверен в полном неминуемом переделе карты мира в ближайшие годы – освободительная война пойдет с Востока, а дальше как всегда: мы наш, как говорится, мы новый мир… построим…

Филимон подошел к Абакару, который согнулся в кресле, опустив голову к коленам и закрыв затылок руками. Теперь он говорил совсем невнятно.

– Марго когда мне позвонила весной, не поверишь, я даже почувствовал облегчение – конец! Спросил, в каком виде я к ней пришел пожить, не слишком досаждал? Она говорит, расслабься, не приходил ты. Думал, она соврала. Отдал распоряжения, позвонил родне, прошло девять дней, а я жив. Вчера был жив и сегодня жив. Я был жив, понимаешь? Я уже не говорю – живу. Я говорю – был жив. Давай водки выпьем.

Филимон принес поднос с графином, рюмками и закуской. Они сели к столу, посмотрели друг на друга.

– Когда она тебе позвонила весной? – спросил Филимон, наливая по первой.

Абакар, не раздумывая, назвал число и время – раннее утро. Получалось – на другой день после визита Филимона к Марго. На другой день после оперы. Сняла бигуди, отмыла лицо, сходила в оперу, посидела там камертоном, дождавшись удушения мавром жены, вернулась домой, выспалась и с рассветом позвонила Абакару.

– Я был у Горгоны накануне вечером, – с трудом выговорил Виктор Филимонович. – Хотел говорить о тебе, предупредить… а она не стала слушать.

– Я не в претензии, – равнодушно произнес Абакар. – Ты у нас самый совестливый, сделал, как тебе удобно было. Не захотела слушать… Значит, ты, не отмазался, да? Смешно. Пришел сказать мертвецу, что ему угрожает опасность. Конечно, она не стала слушать, еще и высмеяла тебя небось. А сына моего забери. Отвези их с Зойкой в Александров жить, там учителя нужны и врачи. Пусть твоя дочка учит, а мой недоумок употребит хоть какие-то навыки медицинского образования – уж в морг-то санитаром его должны взять. Объясни им, что это и есть жизнь – в однокомнатной квартире, на зарплату, и пусть радуются хорошей погоде.

– И на кой черт тогда мы землю копытами рыли? – пробормотал Филимон. – Санитаром в морге и воспитательницей в детском саду дети и так могли стать, без нас.

– Могли, – кивнул Абакар. – Но мы не им позвонили. Знаешь, чего у них никогда не будет? Заносчивости нищеты.

– Давай сегодня обойдемся без философии, – предложил Филимон, укоризненно покачав головой. – Молча выпьем. Поехали?

– Давай, – согласился Абакар, но потом не удержался, погрозил пальцем: – Знаешь почему нам было так вкусно заглатывать жизнь с ее дерьмом и радостями? От унижений спасала заносчивость нищеты – мы никогда не пресмыкались. Именно из этой заносчивости потом вырастает благородство быть всегда и во всем свободным.

– Ёк! – щелкнул языком Филимон, опять наливая. – Такой облом: не выросло у нас ничего, так, спина почесалась в юности, а вместо крыльев – горб наработался. А уж какими мы были нищими! А какими заносчивыми! Вот ты. Кем хотел стать в детстве?

– Конечно, пожарником! – уверенно заявил Абакар, разливая остатки из графина.