Мадам

— Так как же с выставкой? Мы можем рассчитывать, что пойдем туда с вами? — исправно повторил Мефисто.

— Allez-y dimanche[180], — резко бросила она.

— В воскресенье? — опешил Мефисто.

— Вам удалось попасть туда в воскресенье? — подсказал я ему недоверчивые интонации.

— Вам удалось попасть туда в воскресенье? — громко повторил Мефисто.

— Çа n'a pas d'importance[181].

— А когда вы туда ходили? — снова прошептал я сквозь зубы.

— Когда вы там были? — вежливо спросил Мефисто.

— Je n'y suis pas allée[182]? — ответила она спокойно.

— Pas aléee? — теперь уже растерялся я.

— Pas allée? — послушно повторил он.

— Non. Pas encore[183], — добавила она и сменила тему разговора.

РУКА ИППОЛИТА

То, что она откажет нам в нашей просьбе, даже всерьез рассматривать ее не будет, было очевидно и не вызывало у меня никаких сомнений. Но что она станет отрицать факты — свое посещение на глазах у свидетелей выставки в «Захенте» — этого, по крайней мере в такой форме, я не ожидал. Теперь, когда это случилось и я после минутного размышления пришел к выводу, что, в сущности, она выбрала наиболее эффективную защиту (разве был другой, более простой способ избежать вопросов на неудобную тему?), я почувствовал некоторое удовлетворение от ее лжи. С какой бы целью она ни лгала, это давало мне преимущество и, кроме того, стимулировало игру воображения:

Обманывает, говорит неправду, — будто боится разоблачения. Отрицает неопровержимый факт, что была на выставке, словно речь идет вовсе не о выставке, а о тайной сходке и под прикрытием этого безобидного мероприятия происходит нечто совершенно другое — не осмотр произведений искусства, а что-то постыдное, тайное — страсть? свидание с любовником? (Совершенно как у Пруста!) Да в любом случае, разве разглядывать эти картины, пусть открыто, на глазах у всех, не значит предаваться в чем-то позорному… интимному… подозрительному занятию? Разве, разглядывая эти сценки, допуская их внутрь себя, она не предавала Одежды, а значит, и меня, которого — Одеждами соблазняла? Ведь часто только взглядом совершается предательство.

Эта мысленная игра в Марселя и Альбертину или в Сванна и Одетту — в кого-то, охваченного ревнивой страстью и желанием узнать правду о коварной любовнице, — возбуждала и затягивала, как водоворот. Постепенно, незаметно она обретала самодостаточность, утрачивала признаки фантастичности, перетекала в реальность. Я заметил, что всерьез уже не отношусь к запланированной игре на нейтральном поле, она мне даже не очень нужна. Более того: я бы предпочел, чтобы она вообще не состоялась! Зато теперь меня все больше увлекала охотничья страсть, жажда преследования и выслеживания, наблюдения из укрытия. Это превратилось в потребность, подобно влечению к наркотику, который только раз попробовал.

Поэтому я с нетерпением, в каком-то мрачном, нездоровом возбуждении ждал приезда Comedie Française и их гастрольных выступлений на сцене Польского театра.

Спектакли должны были состояться в субботу и воскресенье. Я решил, понятное дело, обязательно присутствовать на премьере и, возможно, еще раз пойти на спектакль на следующий день, если бы Мадам не появилась в первый вечер.

При наличии пропуска у меня не было никаких трудностей с билетом. Лишь с выбором места появились проблемы. Принятие решения в данном вопросе напоминало шахматный этюд по выбору наилучшей позиции для короля при атаке в эндшпиле. Методом исключения следовало найти в зрительном зале оптимальное для моих целей место, куда бы «противник» ни поставил… посадил свою фигуру. Логически рассуждая, это должно быть такое место, откуда без особых усилий и не привлекая внимания я мог бы наблюдать не только сцену, но и большую часть зрительного зала. Этому условию в данном помещении отвечали две крайние ложи на первом узком балконе, огибающем зрительный зал большой латинской «U». Они открывали перспективу не только на партер и другие ложи, но и на часть второго, низко подвешенного и отвесного балкона. Однако такая диспозиция обладала существенным недостатком. За пределами видимости оставались места для почетных гостей, для haute société. Основываясь на наблюдениях, сделанных в «Захенте», нельзя исключать, что Мадам будет именно там, с такой возможностью следовало всерьез считаться. А такая расстановка меня уже не устраивала и путала все планы. Я хотел только наблюдать, сам оставаясь незамеченным. Поэтому, взвесив все за и против, я выбрал второй балкон, середину первого ряда. Отсюда я, правда, терял из виду центральную ложу и несколько ближайших к ней мест, а также задние ряды партера, но большинство других мест, где вероятнее всего могла оказаться Мадам, были передо мной, как на тарелочке.

Однако когда в тот вечер, вооружившись биноклем, я пришел в театр, как и на вернисаж, с большим запасом времени, то сразу на мой балкон не поднялся. Остановившись в вестибюле, я встал за какую-то афишу, чтобы опять, как в «Захенте», взять на мушку входную дверь.