Мадам

Как бы то ни было, но такой, пусть и специфический, интерес к фильму имел (хотя бы чисто внешне) положительные последствия: молодежь сама, без принуждения, вновь обратилась к шедевру национальной классики, к которому раньше относилась с изрядной долей пренебрежения. Но что это было за чтение и каким потребностям отвечало?

Книгу открывали в основном для того, чтобы найти в ней сцену изнасилования в горах, надеясь, что, быть может, на словах будет сказано больше, чем в коротком эпизоде фильма. И тут для читателя начиналось полное неожиданностей приключение. Оказывалось, что эпизод, который на экране продолжался менее минуты, в романе готовился с эпическим размахом, растянувшись на три главы, и представлял собой как бы отдельную новеллу: историю короткой страстной любви двух героев, закончившейся трагическим финалом.

Сначала «любовники», которым наскучила тогдашняя светская жизнь, садятся в «краковскую фуру», чтобы убежать в горы (глава под названием «Там…»). Затем они поселяются в отдаленной хижине на краю леса, чтобы в состоянии почти постоянного экстаза провести там нечто вроде медового месяца (глава с красноречивым названием «Горы и долины»). И, наконец, когда они однажды неосмотрительно остались на ночь в горном ущелье, на рассвете на них напали разбойники (глава «Окно в скалах»). Вот тут-то и происходит сцена изнасилования, после которой героиня от безысходности совершает самоубийство, бросаясь в пропасть.

Среди школьников эта история приобрела просто неслыханную популярность. Ею зачитывались, цитировали наизусть целые страницы текста, обсуждали мельчайшие детали. Ни на одном уроке литературы, ни одно произведение не возбуждало столько споров, столько рассуждений и домыслов. Особое внимание уделялось, ясное дело, тем деталям, которые предположительно были связаны с сексом. Предположительно — потому что поэтический язык повествования, нашпигованный метафорами и непривычной для нас лексикой, никогда не называл ничего прямо, по имени.

До бесконечности анализировалась такая, к примеру, фраза: «Изнеможение вырывало из тел человеческую страсть», что понималось двояко: или усталость после восхождения ослабляла половую потенцию героев, или, наоборот, ее усиливала. Одни, во главе с Рожеком Гольтцем, считали, что загадочный глагол не может означать ничего иного, кроме «расслабления», то есть упадка сил, иначе это был бы полный абсурд. Другие, в основном «романтики», придерживались противоположного мнения: они упрямо доказывали, что опорное слово («вырывала») здесь означает «обостряла» или, точнее, «выжимала», даже «выдавливала» (как из тюбика выдавливают остатки зубной пасты), в данном случае: сексуальную потенцию, которая чрезмерно, просто хищнически эксплуатировалась героями. И в подтверждение своего тезиса они наизусть цитировали две фразы, которые звучали следующим образом:

«Поднявшись на эти вершины, они отбросили прочь от себя не только твердь и воды и стряхнули со стоп своих прах земной, но также выходили духом из костей своих, жил, тела и крови. И постигали тогда высшие наслаждения, будто припав к истокам счастья вечного, у границ мира сего, в страсти небесной».

«Выходили духом из тела…» — с нажимом подчеркивали «романтики», — это не может означать ничего иного, как то, что они оставались только телом, голым, звериным инстинктом, «вырванным», то есть освобожденным от всех традиционных ограничений и запретов. Ведь это так очевидно!

Многократно мы возвращались также к той сцене, где герои — от избытка счастья — хотят совершить самоубийство, бросившись в пропасть. Однако этот отрывок привлекал читателей не своим поэтическим или драматическим содержанием, но двумя или тремя фразами в нем, которые имели совершенно самостоятельное и универсальное значение (почти у каждого владельца романа Жеромского эти фразы были подчеркнуты). Герой, которого возлюбленная уговаривает сделать роковой шаг, открывающий им дорогу «в страну блаженства», внезапно ни с того ни с сего обращается к ней тоном, не терпящим возражений, с таким вот повелением: «Ну, так раздевайся!» Через строчку становится понятным, что ему это нужно только для того, чтобы они перед прыжком в пропасть обвязались ее платьем и вместе ринулись в бездну. Однако первое впечатление, которое вызывали эти слова (решительный приказ любовнице раздеться), было настолько сильным, что «вырывало» их из контекста и наделяло самодостаточностью.

Затем следовало описание: «Она медленно, как во сне, встала и со своей спокойной улыбкой начала разрывать лифчик». Здесь опять были подчеркнуты три последних слова, как правило, двумя линиями, а на полях иногда стоял восклицательный знак.

Вслед за этим шел отрывок, в котором драматическое напряжение благополучно разрешалось: «Но когда из-под черного шелка сверкнуло плечо белее чистого облака, он приник к нему устами». Здесь, в свою очередь, ключевыми словами были, во-первых, «из-под черного шелка», а во-вторых, «приник к нему устами».