Мадам будет в красном

В кабинете воцарилась гробовая тишина. Первым нарушил молчание Сергей Лавров:

– И вы так спокойно об этом говорите? Вы знали, что ваш коллега собирается свести счеты с жизнью, и ничего не предприняли?

– Вы не понимаете. – Липин голос звучал совсем устало. – Я – психиатр, поэтому я… да и все мы… понимаем, что мысли и идеи не могут быть опасны, пока они находятся в голове. Был такой американский врач Джеймс Роджерс. Он излечивал паранойю у своих пациентов, доводя до максимума их бредовые состояния. Каждый новый виток исправлял предыдущий. Роджерс говорил: «Неважно, какими призраками вы населяете ваш мир. Пока вы в них верите, они существуют. Пока вы с ними не сражаетесь, они не опасны». Игорь не предпринимал попыток покончить с собой, понимаете? Он в течение года читал сайты в интернете, изучал крионику, строил планы. Он собирался съездить в Подмосковье и посмотреть на все своими глазами, потом вернуться и еще раз подумать. На данном этапе ситуация не требовала вмешательства. Каждый сходит с ума по-своему, и врачи-психиатры не исключение.

– И тем не менее Игоря Зябликова нашли замороженным в лесу.

– Вот именно, – в голосе Липы Стас Крушельницкий расслышал первые нотки нетерпения. – Важнее всего, где его нашли. В лесу. Замороженного варварским способом, не имеющим к крионике никакого отношения. У него все ткани, сосуды и внутренние органы поражены кристаллами льда. Конечно, никто не может гарантировать людям, заключившим договор на крионирование после смерти, что их когда-нибудь оживят, но у них хотя бы есть шанс. А Игоря такого шанса лишили. Его убили.

– Олимпиада Сергеевна, мы с коллегой очень признательны вам за ваш рассказ, – сказал Лавров. – Но мне интересно другое: а лично вам что кажется в этой истории самым важным?

– То, что Игорь собирался подвергнуть свое тело заморозке, и убийца его именно заморозил, – быстро сказала она. – Получается, убить его мог только тот, кто знал об его идее-фикс, а таких людей немного.

– И кто, по-вашему, об этом знал?

– Мне трудно судить, – Бердникова пожала плечами. – Я могу говорить только о том, что об этом знала я. Но я никогда об этом ни с кем не говорила. Только с самим Игорем.

Она вдруг запнулась, и это не ускользнуло от внимательного майора Лаврова.

– Что? – спросил он. – Вы что-то вспомнили?

– Нет, ничего. – Олимпиада порывисто встала со стула. – Я могу идти? Я рассказала все, что знала, и меня ждут больные.

– Да, конечно, – согласился Лавров. Его глаза внимательно ощупывали ее бледное, но совершенно спокойное лицо.

– Можно еще только один вопрос? – спросил Зубов.

Взявшаяся за ручку двери Олимпиада остановилась и повернулась к нему:

– Да, конечно.

– Скажите, пожалуйста, Анна Бердникова, куратор выставок в галерее «Красный угол», имеет к вам какое-то отношение?

– Да. – Лицо Олимпиады оставалось совершенно неподвижным.

«Как маска», – снова подумал Крушельницкий. Поведение Липы волновало его все больше и больше. Он хорошо ее знал, и никогда еще она не вела себя так странно.

– Да, – снова повторила Липа. – Она моя сестра.

– Сестра? – Зубов выглядел немного озадаченным. – Мне она про вас ничего не говорила. Упоминала лишь сестру Еву.

– И Ева тоже сестра. – Олимпиада Бердникова вышла из кабинета, бесшумно притворив за собой дверь.

* * *

Зубов налил себе чаю и примостился на подоконнике, грея о чашку руки. В город наконец-то пришли зимние холода. Не сказать, чтоб сильно страшные, но все же намекающие: мол, Новый год совсем скоро. С праздниками все было непонятно. Согласится ли Анна провести новогоднюю ночь с ним? Если да, то надо ли куда-то идти? Или можно остаться в ее квартирке, сесть на пушистый ковер перед французским окном, пить шампанское, смотреть на городские огни, целоваться, неспешно заниматься любовью и снова смотреть в окно. Вместе, вдвоем. С точки зрения Зубова, идеальная новогодняя ночь должна выглядеть именно так.

Но, может быть, у Анны другие планы? Может, она захочет встретить Новый год с сестрами или с семьей, о которой Зубов до сих пор ничего не знал? Открытая, раскрепощенная, совершенно бесстыдная в сексе, Анна наглухо закрывалась, как только заходила речь о ее жизни. Вернее, она охотно рассказывала о работе и выставках, о своих картинах, о городах, где побывала, и людях, с которыми познакомилась, но тема семьи… Это было настоящее табу. А Зубову отчего-то казалось очень важным пробить именно эту стену. Он хотел знать об Анне все.

Вечером того дня, когда они с Лавровым побывали в психиатрической клинике, он спросил у Анны про Олимпиаду Бердникову. Девушка скорчила недовольную рожицу. Было видно, что старшую сестру она не жалует.