Мадам будет в красном

– Ничего, его дело молодое, – безжалостно сказал Зубов. – Успеет выспаться.

При виде оперативников Ермолаев совершенно не испугался, почесал через майку худосочное пузо, подтянул спортивные штаны, сел на табуретку, просительно посмотрел на мать:

– Мам, а чаю можно?

– Да только заварила, сыночек. – Женщина засуетилась у плиты, начала суетливо накрывать на стол: поставила чашки с нарядными блюдцами, сахарницу, плетенку с нарезанным батоном, баночку сгущенки, вытащила из холодильника, видимо, оставшуюся с Нового года селедку «под шубой».

Жили здесь небогато – это видно невооруженным глазом. Обои дешевые, но чистые, видимо, недавно поклеенные, на подоконнике кружевная, очень белая салфетка, второй такой же покрыт холодильник. Мебель самая простая, но в безупречном состоянии. Видно было, как Ермолаевы любят свой дом и заботятся о нем.

– Что-то еще случилось? – спросил Егор, намазывая сгущенку на булку.

Откусил, зажмурился от удовольствия, как кот, дорвавшийся до сметаны. Все-таки совсем мальчишка он еще, этот самый Егор Ермолаев.

– Скажи, Егор, а ты лично знал Бабурского? – Лавров предпочел игнорировать вопрос и задать свой.

– Да, но я его всего пару раз видел. – Парень дожевал бутерброд и тут же принялся намазывать новый. – Он же уже старенький был, в галерею почти не приезжал. Пару раз на открытии выставок был, я его там фотографировал даже. А что?

– Как давно ты работаешь в галерее?

– Я не работаю, а подрабатываю. Год, наверное. Ну да, я в прошлом январе пришел. Получается, ровно год.

– А в психбольнице?

– Со второго курса. Увидел объявление, что нужны санитары, и пошел. Я не могу у мамы на шее сидеть. Ей тяжело бы совсем было, если бы я не работал. Кстати, галерея-то не для заработка, а больше для души. Я ж фотографией увлекаюсь, больше как хобби. Там нечасто фотограф нужен, на этом много не заработаешь

– Скажи, Егор, а доктора Зябликова ты знал?

– Конечно, – парень выглядел удивленным, – мы же в одной больнице работали, хоть и на разных отделениях. Он добрый был, хотя и странноватый немного. Крионикой увлекался. Так про это рассказывал интересно. Для кого другого, может, это и жутко, но я-то в медицинском учусь, мне страшно не было.

– И про его идею с крионированием ты знал?

– Знал. Нам на дежурствах спать нельзя, поэтому я иногда в соседнее отделение хожу в шахматы играть. У меня там друг работает, тоже санитаром. У медсестры дежурной только отпроситься надо, и она, если что, вызовет. Начальство не против, понимают, как тяжело всю ночь не спать. В общем, когда у нас с другом дежурства совпадали, я к нему ходил. В отделение Зябликова как раз, там спокойнее – там буйных нет. Ну, и иногда Игорь Павлович к нам присоединялся. Играли, а он про крионирование рассказывал.

– Так, Егор, давай еще раз. – Лавров подался вперед, как делал всегда, когда происходило что-то важное. – На втором курсе института ты увидел объявление о найме санитаров и устроился работать в клинику. Кто твой заведующий отделением?

– Олимпиада Сергеевна.

– Так, ты работаешь в отделении номер 9, но играть в шахматы во время ночных дежурств периодически ходишь в отделение номер 1, которым заведовал Игорь Зябликов. Тот иногда присоединялся к тебе и твоему другу, и из разговоров с ним ты узнал о желании Зябликова заключить договор на заморозку своего тела, чтобы быть размороженным через сто лет и вылечиться от имеющегося у него заболевания. Все правильно?

– Да, только про свою болезнь он нам не говорил. Я думал, ему просто интересно посмотреть, как тут все через сто лет будет.

Лавров кивнул. Слова студента Егора совпадали со сказанным Олимпиадой Бердниковой. Действительно, о своем заболевании Зябликов предпочитал не распространяться. Пока все сходилось.

– Так, около года назад ты устроился еще на одну подработку, фотографом в художественную галерею. Как ты туда попал? Тоже по объявлению?

– Нет, мне знакомая подсказала. Сказала, в такую-то галерею ищут фотографа, и велела мне сходить и предложить свои услуги. Даже работы помогла отобрать для портфолио, отобрала мои самые выигрышные снимки.

– Хорошо. Идем дальше. Ты начал работать в галерее. Скажи, ты когда-нибудь рассказывал там или где-нибудь еще про крионирование?

Ермолаев на мгновение задумался. Было видно, что он действительно вспоминает, а не пытается придумать, как половчее соврать. Неожиданно лицо его просветлело.

– Ну да, – уверенно сказал он. – Это было вскоре после того, как я начал там работать. Был вернисаж, целый день толпы народа, устали в тот день ужасно и вечером решили отметить событие. Меня отправили торт купить и фрукты, ну и вина, конечно. Мы собрались в кабинете Ольги Аполлинарьевны. Так душевно все было, и так разговаривать интересно. Вот в том разговоре я и рассказал.

– А с чего это вдруг речь зашла о глубокой заморозке человеческих тел? – Зубов теперь тоже слушал очень внимательно. Рассказ этого парня был необычайно важен.