Мадам де Шамбле

— Милая Эдмея! — прошептал я, пожимая огромную руку Грасьена.

— Так вот, графиня сказала: «Я лучше напишу ему, так как, видишь ли, Зоя, если его застанут в Рёйи и если он согласится…» — «О! Он согласится, госпожа, — сказала Зоя, — он готов отдать за вас жизнь, так что ему стоит отдать маленькую Богоматерь?» — «Ну что ж, — продолжала госпожа графиня, — если он согласится, Грасьен сразу же отправится в Жювиньи в хорошем экипаже, запряженном резвой лошадью, и, поспешив немного, сможет вернуться сегодня же вечером». Именно поэтому, а также потому, что мне неловко садиться за ваш стол, я отказывался позавтракать вместе с вами.

— Но ты, наверное, еще не ел?

— Ну да, зато я мог бы купить хлеб с колбасой и — погоняй, кучер! — перекусить по дороге, но, признаться, вы были так добры, что я не решился вам отказать. Это меня немного задержит, но, в конце концов, если поторопиться, я еще могу поспеть в Берне к одиннадцати часам вечера. Графиня сделает завтра утром то, чего не сможет сделать сегодня вечером.

— Ты вернешься в Берне в девять, мой мальчик, — сказал я.

— Ах, это невозможно, господин Макс! — воскликнул Грасьен. — Видите ли, сейчас полдень, а мы только завтракаем, не так ли? Судя по всему, завтрак продлится полчаса; еще полчаса потребуется, чтобы найти двуколку — так пройдет целый час. Я поехал бы верхом, но тогда мне пришлось бы проскакать семь добрых льё со статуей Богоматери в руках, а для этого я недостаточно хороший наездник. Так вот, я сказал: один час, прибавим еще полчаса, чтобы запрячь лошадь, и у нас получится полтора часа. Два с половиной часа нужно, чтобы доехать до Жювиньи; итого — четыре часа, не так ли? Еще два часа на то, чтобы взять голубушку Пресвятую Деву и упаковать ее, а также поговорить с мамашей Готье, покормить возницу, дать отдохнуть лошади — итого шесть часов. Шесть часов вечера, а я все еще в Жювиньи, и лошади предстоит проскакать семь добрых льё, хотя она уже одолела почти шесть. Ну вот, надо относиться к животным так же справедливо, как к людям. Лошади потребуется четыре часа на обратный путь; значит, я вернусь в десять или в пол-одиннадцатого, но никак не в девять. Стало быть, я был прав, когда говорил, что госпожа сделает завтра утром то, чего не сможет сделать сегодня вечером.

— А что она хотела сделать сегодня вечером, Грасьен?

— Этого я не могу вам сказать. Вы уж простите, господин Макс, это секрет госпожи графини.

— О дружище, избави Бог расспрашивать тебя еще!

— Очень любезно с вашей стороны не задавать больше вопросов: видите ли, вы такой добрый, что я бы наверняка проговорился. Да, честное слово, я бы не удержался.

— Забудем об этом, Грасьен.

— Да, забудем об этом, господин Макс.

— Поговорим о чем-нибудь другом, дружок.

— О чем вам угодно, господин Макс; если вы станете говорить о том, что мне известно, я вам отвечу; если же ваши речи будут мне непонятны, это меня чему-то научит.

— Так вот, я говорил тебе, что ты вернешься в усадьбу в девять часов, так оно и будет.

— Ах! Это было бы немудрено с лошадьми господина префекта — как говорят, они прибыли сюда прямо из Англии, а с нашей местной клячей это невероятно. Ведь господин префект наверняка не одолжит мне своих лошадей.

— А вот в этом ты ошибаешься, Грасьен, он тебе их одолжит.

— Мне? Грасьену Пикару? Никогда! Что за сказки вы мне рассказываете, господин Макс! — воскликнул добрый малый, уже слегка разгоряченный вином Альфреда. — Ну и ну, вы хотите посмеяться надо мной!

— Нет, я не собираюсь над тобой насмехаться, и в доказательство…

Я обернулся к слуге, подававшему на стол, и сказал:

— Передайте Жоржу, чтобы он запрягал гнедого коня в тильбюри.

Слуга вышел, и Грасьен посмотрел ему вслед.

— Доказательство, — повторил он, — что еще за доказательство, господин Макс? Честное слово, я ничего не понимаю.

— Вот какое доказательство, дружок, — сказал я, — я сам отвезу тебя из Жювиньи в Берне и завтра оттуда поеду на почтовых, вместо того чтобы отправляться на них отсюда. Теперь тебе ясно?

— Да, ясно.

— Я надеюсь, ты не откажешься?

— Нет, господин Макс, ведь я понимаю, что вы делаете это ради нее, а не ради меня.

— Черт возьми, Грасьен, а ты, оказывается, ясновидящий.

— Нет, но я не робкого десятка: когда я был влюблен в Зою — правда, я и сейчас в нее влюблен — я хотел сказать, что когда я еще не был мужем Зои, я переплыл бы реку, лишь бы на пять минут ускорить исполнение любого ее желания.

— Переплыть Шарантон?

— О нет, мне ничего не стоит перепрыгнуть через этот ручей, я имею в виду Сену — Сену, что течет в Руане, Вилькье и Онфлёре. Я переплыл бы и пролив Ла-Манш от Дувра до Кале.

Грасьен допивал второй бокал шампанского, и для него уже не было ничего невозможного: он мог бы переплыть даже океан от Гавра до Нью-Йорка ради Зои и, разумеется, отчасти ради графини и меня.

Десять минут спустя нам сообщили, что лошадь запрягли, и экипаж ждет. Мы вышли из дома; в самом деле, у крыльца стояло тильбюри, и Жорж держал коня за поводья.

Грасьен посмотрел с опаской на два узких сидения в экипаже.

Он обошел вокруг лошади и тильбюри, повторяя:

— Гм-гм!..