Мадам Хаят

Дождь усиливался. Между мной и Сылой возникла сильная и особенная связь, состоящая из общих вкусов, схожего происхождения, литературы и, самое главное, постигших нас бедствий. Но мы не знали, что делать с этой связью, не могли решить, остаться ли нам друзьями, наперсниками или стать возлюбленными. Я думал, что эта нерешительность была связана с неуверенностью в наших чувствах. Много позже я сказал ей: «Нам потребовалось слишком много времени, чтобы решиться быть вместе». «Да нисколько, — ответила она мне. — Труднее всего было решить, будем ли мы делать это в гостиничном номере или нет». Меня поразил ее приземленный расчет, игнорирующий требования момента, не принимающий во внимание желание и похоть. Но мир, связанный молниями мятежных нейронов, которые мы называем чувствами, столь нелеп, что ее холодный расчет, который так сильно поразил меня, не менее сильно меня и привлекал. Мне захотелось сломать этот безжалостный расчет и рассмотреть, что скрыто за ним. Я думал, что найду там искрящееся тепло, которое чувствовал, когда ее рука касалась моей, и что свет, привнесенный литературой, сделает меня счастливым. В самые неожиданные моменты Сыла подогревала эту мечту, словом, взглядом, прикосновением, а иногда и слезой приоткрывая мне мягкую, сладкую сущность под твердой коркой.

— Скажи мне, — спросил я, когда мы возвращались, — что бы ты сделала в первую очередь, если бы у тебя снова появились деньги?

Сыла ответила без колебаний:

— Купила бы духи.

— Духи?

— Они самые… Я чувствую себя неполноценной без запаха, к которому привыкла.

Это прозвучало как слова маленькой девочки, повторяющей за матерью.

Высадив ее у дома, я вернулся к себе, припарковал машину в одном из закоулков, купил полбуханки хлеба, сыр и банку пива в одном из бакалейных магазинов по дороге и пошел домой. Мое удушающее одиночество закончилось. Я скучал по мадам Хаят, но мне также нравилось проводить время с Сылой. Они совсем не были похожи, скорее, они были совершенно противоположными персонажами. Мне вспомнились слова мадам Нермин: «В литературном произведении следует избегать резких контрастов, излишне резкие контрасты удешевляют текст… Или если вы хотите создать резко контрастирующие характеры, то следует использовать этот контраст для создания целого».

Знание того, что на следующее утро я встречу Сылу, придавало мне уверенности. Я понял, какой это подарок — засыпать, зная, что на следующий день ты сможешь поговорить с кем-нибудь. Мне было интересно, где сейчас мадам Хаят, но мои тоска и любопытство немного утихли в сравнении со вчерашним днем. Мои чувства так быстро менялись. Я чувствовал себя как здание, фундамент которого треснул от сильного толчка, и внутри уже ничто не было прочным и надежным. Я словно слышал внутри себя скрежет разорванной арматуры.

Я вышел на балкон и посмотрел на улицу. Там не было прежней толпы, словно народу, приходившего туда, с каждым днем становилось меньше. Я разделся и лег спать.

Утром я ушел без завтрака. Сыла села в машину, держа два пирожка в руке, и сказала: «Я и тебе купила». Мы шли в университет молча, поедая горячие пирожки. Это было просто чудесно. Ее красота полностью завладела моим вниманием, как хороший роман, и за это я был благодарен.

В аудитории, как всегда, было многолюдно. Мы сели на одном из последних рядов. Когда мадам Нермин вошла в класс, Сыла наклонилась ко мне и прошептала на ухо: «Какие стильные туфли».

Мадам Нермин говорила, щелкая дужками:

— Писатели, как животные, слышащие звуки и чувствующие запахи, которые не слышны человеку, могут воспринимать многие события и эмоции, которые выше или ниже уровня человеческого восприятия, способны осознавать бесформенные и безымянные желания, скрытые в темноте подсознания. Однако зачастую они беспомощны в том, чтобы увидеть и осознать какие-то четкие факты, которые обычные люди легко видят, понимают, чувствуют и ощущают на кончиках пальцев.

Она окинула взглядом класс.

— Точные и ясные истины с трудом проникают в сложные умы писателей… Этот странный контраст меняет всю действительность, всю жизнь. Мы видим в литературе то, чего не осознаем в своей жизни. Мы прощаем писателей за то, что становимся свидетелями их неспособности жить обычной жизнью, за их силу, которая, по сути, вызывает у читателей тайный гнев наряду с восхищением. Причина, по которой авторские биографии так привлекательны для нас, заключается в том, что они показывают нам этот печальный контраст, помогают читателю простить автора и увидеть себя стоящим выше автора.

Она села на кафедру, скрестив ноги.

— «Альбатрос» Бодлера — один из лучших примеров такого противоречия… Насколько бы ни была величественна эта ширококрылая птица в полете, она настолько же несчастна и беспомощна, когда садится на палубу корабля и ковыляет среди людей.

После лекции я предложил Сыле перекусить в столовой.

— Это дорого, — сказала она.

Я так и не понял, был ли ее ответ своего рода местью бедняка, или ей действительно просто отчаянно не хватало денег.