Мадам Хаят

Она уходила обиженной, сказав лишь: «Подумай хорошенько». «Я подумаю», — ответил я. На самом деле она была права, я тоже начинал уставать. У меня никогда не будет такой богатой жизни, как раньше, но я тосковал о жизни, в которой мои руки не потели бы от страха, когда я редактирую статью. Безмятежность, которую обещало место, где рассвет не является временем арестов, меня очень привлекала, но я не мог решиться. Я также осознавал, что приближается время, когда мне придется принять решение. Но я не мог.

— Я не принимаю важных решений, — как-то сказала мадам Хаят, — я принимаю только мелкие. Маленькие решения делают меня счастливой.

— Близится время, когда всем придется принять важное решение, — сказал я.

— Будем надеяться, что для нас это время не придет.

После того как я отвез Сылу, я вернулся к себе в комнату. Вышел на балкон. Посмотрел на улицу. Толпа поредела. С каждым днем улица становилась все более малолюдной. Люди сидели по домам. Рестораны стояли полупустые.

На следующий день я пошел на занятия, и в столовой было очень многолюдно. Мадам Нермин пришла выпить чаю, как королева, навещающая своих подданных. Она приходила иногда, и все студенты собирались вокруг нее. Разговаривая с ней за пределами класса, все ощущали свою привилегированность. Хотя она не была красивой женщиной, она обладала лучезарной дерзостью, самоуверенностью, иногда переходящей в высокомерие. Она обладала несокрушимым достоинством мастера своего дела, и это всех впечатляло. Она говорила немного свысока, так уверенно и так доходчиво, что казалось, будто литература существует для того, чтобы мадам Нермин могла говорить о ней. Полагаю, у всех студентов мужского пола имелись фантазии, связанные с ней, и она обожала провоцировать эти фантазии с недосягаемого расстояния.

Когда я вошел, все смеялись над ее шуткой, которую я не расслышал. В этот момент толпа зашевелилась, вбежал какой-то парнишка и сказал: «Полиция здесь». Мадам Нермин состроила такую гримасу, словно увидела что-то уродливое. Встала. «Пойдемте посмотрим», — сказала она.

Мадам Нермин шла впереди в красных туфлях, а ученики следовали за ней. Мы все вышли во двор. Там стояли два полицейских автобуса. Студенты из других корпусов глазели на них. Мы выстроились за мадам Нермин. Она обратилась к офицеру с рацией, стоящему впереди:

— Что происходит, господин полицейский?

Казалось, она впервые в жизни разговаривала с полицией.

— Вы кто такая? — спросил офицер.

— Я профессор литературы.

Мужчина осмотрел мадам Нермин с головы до ног и долго разглядывал ее красные туфли.

— Профессор, да?

— Что происходит, господин полицейский? — повторила мадам Нермин.

— Поступил донос. Группа студентов развернула транспаранты, мы намерены провести задержания.

В толпе студентов раздались недовольные возгласы. Полиция тоже выстроилась рядами. Мы стояли лицом к лицу, как две армии. Перед атакой мы топали ногами, как стадо бизонов.

— У вас есть разрешение на вход в университет?

Мужчина покачал головой, словно говоря: «Что за блажь».

— Разрешение не нужно, есть донос.

— Вы не можете войти.

— Мадам профессор, не мешайте мне выполнять свой долг… Не заставляйте меня принимать меры против вас.

— Если ваша обязанность — забрать детей, то моя обязанность — защитить их. Вы не можете войти.

Студенты и полиция начали толкаться. Нас было больше, чем полицейских. Присутствие мадам Нермин ободрило всех. Мы поняли, что офицер боится, как бы инцидент не перерос в массовый конфликт, и отношение мадам Нермин его напугало. В эти дни было непонятно, кто есть кто, а поскольку она так уверенно выступила против, у нее вполне мог оказаться знакомый или родственник «наверху». Полицейский не думал, что обычная училка решится противостоять ему.

Он попытал счастья в последний раз:

— Они раскрыли транспарант с надписями. Не защищайте преступников.

— Кто преступник, это не вам решать. Вы вторглись в университет. Мы воспитываем здесь детей, чтобы они могли свободно выражать свое мнение.

— Мадам профессор, вы усложняете мне работу.

— Вы также усложняете мне работу. Теперь, пожалуйста, уходите, детям пора вернуться к занятиям.

В конце концов начальник полиции приказал своим людям садиться в автобусы. Весь кампус свистел, смеялся и кричал, когда автобусы уезжали. Мадам Нермин развернулась и пошла, толпа расступалась перед ней с великим восхищением. Кто-то крикнул: «Аве Цезарь!», когда мадам Нермин проходила мимо. Крики «Аве Цезарь» распространялись волнами, весь кампус ревел как римский легион, скандируя приветствие. По каким-то причинам администрация вуза не вышла. Мадам Нермин с самодовольной улыбкой сказала: «Клоунада, чистой воды клоунада» и вошла в одну из аудиторий. Но студенты не унимались, празднуя великую победу. Я ликовал вместе с ними, но также знал, что мадам Нермин заставят заплатить за эту победу, и я боялся за нее. Полицейские придут снова.

Студенты в большинстве своем не были так же хорошо осведомлены о происходящем, как я. Я знал — благодаря журналу. Там у нас был раздел, публикующий выдержки из протоколов судебных заседаний.