Мадам Хаят

Адвокат был арестован за «попытку оправдаться на суде». Бизнесмена задержали на девять месяцев, но ни ему, ни его адвокатам не сказали, по какой причине он находится под арестом, заявив, что «есть приказ о неразглашении». Писатель был приговорен к пожизненному заключению за «создание абстрактной опасности» своими произведениями.

Люди смотрели на все это не реагируя.

Как сказал Оден, которого мы изучали на уроках современной английской поэзии:

Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,
Но для него это не было смертельной неудачей, —
Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоно
Воды, а изящный корабль, с которого не могли
Не видеть, как мальчик падает с небосклона,
Был занят плаваньем,
Всё дальше уплывал от земли[6]

.

Люди смотрели на ребенка, упавшего с неба, и возвращались в свое море, где им предстояло спокойное плавание.

Я увидел падающего мальчика и уже не мог вернуться в море, где буду спокойно плыть. Образ этого мальчика не покидал меня, поселился во мне, стал частью моей жизни.

То, что я пережил, увидел и узнал, порой становилось таким тяжким бременем, что я чувствовал себя усталым стариком. Я не мог понять ни того, что делают люди, ни молчания общества, я не мог до конца осознать, что происходит. Иногда это настолько утомляло меня, что я начинал подозревать у себя какую-то болезнь. В то время я ходил в библиотеку и читал романы. Пока я читал, свет мира менялся, люди и события обретали четкость и ясность, я мог наблюдать за миром и прикасаться к людям в романах, и чтобы никто не смотрел на меня, не касался меня. Я чувствовал себя в безопасности и сильным, и это чувство исцеляло меня. В то время как жизнь выглядела мимолетной и потому искусственной, романы казались постоянными и искренними. С каждой книгой эпоха, в которой я жил, место, где находился, и, что более важно, моя личность менялись, я избавлялся от непосильного ощущения рабства и обретал свободу, границы которой никто не мог возвести.

К сожалению, это чувство длилось недолго: закончив читать, я снова возвращался в искусственный и закрепощенный мир людей, которых не мог понять. И я сам был одним из таких людей. Я не мог описать свои чувства, не мог уловить свои мысли. Потому что обнаружил, что мои мысли не были разрозненными и уникальными и что за каждой из них стояла другая, подспудная мысль. Пока я думал об одном, я на самом деле думал о другом, обманывая себя. Иногда я предавал себя и, наверное, не хотел этого видеть. Я предпочитал не понимать себя, как не понимал других людей. Понимать других было безопаснее, но я не решался делать это за пределами книг.

Как-то раз, не помню, по поводу чего, я сказал мадам Хаят:

— Я не понимаю людей, мне не хватает мозгов на это.

Она хитро улыбнулась.

— Ни один атом не касается другого атома, — сказала она.

Она делала это специально — чтобы посмеяться над моим «невежеством» начинала свою речь с непонятной фразы. Меня это забавляло так же, как и ее, я знал, что вскоре она поведает мне то, о чем я никогда раньше не слышал, и свяжет это с такой темой, которую я и предположить не мог.

— Никакая материя не может соприкасаться с другой материей, я смотрела об этом в документальном фильме на днях. Даже между материями, которые, как мы думаем, соприкоснулись друг с другом, — я не расслышала в точности, какое расстояние он назвал, не знаю, — но какая-то часть расстояния должна оставаться непреодолимой, потому что если два атома соприкоснутся, они взорвутся…

Мадам Хаят догадалась по выражению моего лица, о чем я думаю, и рассмеялась.

— Даже в этот момент мы не можем по-настоящему прикоснуться друг к другу, — сказала она, — даже когда ты трахаешь меня, между нами есть расстояние. Мне всегда было интересно, почему земля не взорвалась, пока мы занимаемся любовью, оказывается, это потому, что мы не можем прикоснуться друг к другу.

— Правда?

— Мы же не взорвались?

— Никто никого не коснулся…

Она посерьезнела.

— Действительно… Ничто на земле не соприкасается друг с другом, ни один человек не может коснуться другого.

— Никогда не слышал об этом.

— Я тоже услышала впервые… Как человек может понять человека в мире, где никто никого не касался? Это невозможно. Не волнуйся об этом, ты не единственный, кто не понимает, ни один человек не понимает другого.

— Но писатели понимают людей, они рассказывают…

— Ой, да что они понимают! Они тебе чего хочешь понапишут, возразить некому, правды все равно никто не знает.

— Но литература меня лечит.

— Может, потому, что это не болезнь.

— Но я хочу понять тебя.

— Во мне тоже нечего понимать, все перед глазами.

— А то, что я не видел?

— Если не переживать, то и понимать ничего не придется.