Мадам Любовь

Мало кто слышал о них что-либо раньше. Зато теперь минчане узнали, кому принадлежали поместья под Минском, кому мастерские, кому уцелевшие дома или магазины.

Притаившийся хромой человек знал их по именам, но ни разу не встречался так близко, как сегодня.

"Что ж, рано или поздно нам придется познакомиться поближе..."

Только он об этом подумал, как вся группа во главе с бургомистром, о чем-то переговариваясь, подошла к тротуару, как раз к тому месту, где стоял хромой человек. Он невольно подался назад, прижавшись к стене магазина. Оттуда ему была видна только верхняя часть памятника.

Хромой человек закрыл глаза. На минуту он опустился на дно молчаливой бездны, откуда доносилось лишь тупое шипенье огня. Он понимал, что это только спектакль, грубый и оскорбительный, но ничего не меняющий, что ему предстоит увидеть и не такое, и все же невыносимо трудно было молчать, стиснув зубы... Сейчас же хотелось одного - чтобы спектакль сорвался, чтобы нашелся хоть один человек не побоявшийся сделать то, чего не мог, не имел права сделать он, притаившийся: крикнуть, бросить камень или выстрелить в палачей... Он старался удержать свои мысли, рвущиеся к застывшей толпе. Конечно, можно было найти смельчака, но тогда не обошлось бы без жертв, а их и так слишком много... Его душила обида. Сознание, что фашисты торжествуют победу, не встречая сопротивления. Это длилось недолго. Вдруг ему показалось... Он напряг слух, еще боясь поверить себе и уже радуясь тому, что услышал. Шаги... Много шагов... Уходят! Они уходят! Он это видит. Опустив головы, сначала медленно, будто только меняя место, отходят на край площади, затем, не оглядываясь, торопливо скрываются в воротах домов, в переулках.

Подкова зрителей быстро разгибается. Ее края тают, исчезают. Вот незаметно, бочком, ныряет в калитку типографский сторож. Рослый рабочий, отмахнувшись рукой, крупно шагая, решительно пересек площадь. Его окликнули, но он словно не слышит. Бледная женщина, прикрыв концом платка рот, пробегает мимо хромого. Уходят... люди уходят...

Немецкий офицер оглядывается удивленно и растерянно.

Он еще пытается сохранить веселый вид. Кричит по-немецки и по-русски:

- Сейчас будет самое интересное. Надо смотреть!

Полицейские и приближенные бургомистра стараются удержать зрителей:

- Панове! Як не соромно... почекайте, Панове!

Даже мальчишек на заборе и тех стало меньше. Какой-то лохматый, давно не стриженный хлопец незаметно щиплет голые ноги задержавшихся ребят и, опасливо поглядывая на полицейских, шипит:

- Кыш отсюда... Ну, кыш, сукины дети...

Мальчишки медлят. Они ждут, пока направят на них объективы кинооператоры, им хочется "сняться в кино".

Но операторам не нужны мальчишки. Они точно разработали план съемки. Сначала эффектно подать площадь под охраной немецких воинов. Затем толпа, ждущая с одобрением и интересом... Наплывом, опутанный тросами монумент... короткая панорама, команда офицера и в разных ракурсах аплодирующие...

Но все идет не по плану.

Операторы наседают на бургомистра, ругаясь и угрожая.

- Заставьте этих скотов делать то, что приказано.

Бургомистр кричит что-то своим подручным, отдает распоряжения.

Хромой человек улыбается. Он торжествует.

Спектакль сорван. Аплодисментов не будет. Это понимает и офицер. Пора кончать, пока не разбежались остальные. Он быстро хлопает в ладоши.

Короткий скрежет... Волна грохота и звона прокатилась по камням мостовой...

- Эн-де! - кричит офицер. - Хайль Гитлер!

Ему отвечает нестройный хор военных и штатских.

Хромой человек смотрит сквозь редкую цепь автоматчиков на пьедестал. Уже никто ничего не загораживает... Вокруг упавшей фигуры столпились немцы. Они поздравляют офицера-распорядителя. Тот вытирает голый череп и вытягивается перед наведенными на него аппаратами. Бургомистр, смяв шляпу в руке, тычет ею себе в грудь, оправдываясь перед гестаповцем.

Хромой человек, все еще улыбаясь, стоит прислонившись к стене.

IV

Варвара Романовна:

Утром Владислава Юрьевна, та самая пани докторша, которая устроила меня санитаркой в больницу, принесла "Белорусскую газету". Обыкновенный фашистский листок. Не помню, кто его редактировал. Я вообще тогда газет не читала. Нельзя было мне, простой санитарке, интересоваться газетами. Иной раз так хотелось почитать, узнать, что на белом свете творится, а нельзя.

Значит, приглашает нас Владислава Юрьевна к себе в кабинет, в дежурку в конце коридора. Кладет на тумбочку газету и объявляет:

- Мне приказано ознакомить персонал с важнейшими событиями... Вчера в городе Минске, по распоряжению гаулейтера господина Кубе, снят с постамента и отправлен на переплавку в Германию памятник Ленину.