Мадам «Нет»

Художник Михаил Щеглов – чуткий, добрый, деликатный человек. Ни роли художника, ни сцены в его мастерской первоначально не было в сценарии, но Володя посмотрел-посмотрел на Щеглова и сказал: «Снимаем!» И снимали в настоящей мастерской Михаила Савельевича: работали двенадцать часов подряд, все усталые, голодные. Я попросила: «Дайте хоть что-нибудь пожевать!» – а художник мне булку протянул. Так в фильм эта булка и вошла. А Щеглов все потом просил, чтобы его вырезали… Да, он и в жизни был абсолютно такой же, как в фильме. Иногда устанешь, издергаешься, кажется, вот-вот сорвешься! И вдруг Михаил Савельевич подходит тихо, ласково руку на плечо положит, что-то скажет простое: «Ну что ты, не надо, расслабься». И напряжение, усталость отступают… Чудесный человек!

Какие-то, казалось бы, случайные вещи иногда удивительно естественно входили в ткань фильма. Вот я никак не могла выговорить слово «престидижитатор». Ермолаев уже просто бесился, дверями хлопал, убегал, прибегал, два часа ругались – а что я могу сделать, не в состоянии я это произнести! Тогда Володя сказал: «И не надо, не выговаривай! Вот как получается, так и говори!» Так и сняли.

Массажист в фильме – вовсе не массажист, а профессиональный ленинградский актер Аркадий Шалолашвили. В жизни массажем не занимался. Пришлось его учить. Но он все боялся мне что-нибудь сломать. Я ему говорю: «Ты не бойся, встряхни меня покрепче, иначе я ничего не почувствую». Только тогда он и решился, и, по-моему, сцена массажа получилась на экране вполне правдоподобной.

А еще в роли собаки моей героини в фильме снимался огромный черный ризеншнауцер. На самом деле эта собака не моя, пса приводил на съемки дрессировщик. Ризеншнауцер выглядел весьма внушительно, характер имел серьезный, и все участники съемок норовили его сторонкой обойти. А я не боялась, я вообще собак обожаю, понимаю их, у нас дома много лет жила умнейшая немецкая овчарка Лика, на даче всегда две-три собаки бегают, а недавно маме подарили крошечного, очаровательного тойтерьера Бэмби…

Нас часто спрашивают: «Что вы хотели сказать своим фильмом?» Что хотели, то и сказали, разве словами передашь?.. Вот у Бежара, когда он ставил «Петрушку», тоже спрашивал один журналист: «Что вы хотели сказать своим балетом?» А Бежар ему ответил: «Откуда я знаю?! Мне просто нужно было это сделать! А уж что я хотел сказать – вам критики распишут. Или я сам через какое-то время, когда смогу посмотреть на свой спектакль уже просто как зритель, тогда, возможно, что-то и скажу».

В нашем фильме – и обращение к бессознательному, и какие-то ассоциации, воспоминания… Конечно, картина не просто о балете, не только о балерине, как может показаться на первый взгляд, – она об одиночестве, о проблемах, которые могут волновать человека любой профессии. После выхода фильма оказалось, что многие не читали «Мастера и Маргариту» или читали так давно, что все забыли и теперь не понимают, о чем идет речь. Но беда даже не в этом – люди просто не хотят задумываться, не хотят касаться каких-то глубоких духовных вопросов. Других забот хватает: где взять денег, как найти работу – вот с чем разобраться бы! А тут все какие-то болевые точки затрагивают… Нам говорят: «Ну зачем вам это надо?! И так тошно…» Одна женщина рассказывала, как она пришла на просмотр «Фуэте» с двенадцатилетним сыном. Так мальчик не мог успокоиться, спрашивал маму: «Почему тетя так мучается? У нее же все есть – квартира вон какая, и машина, и на работе уважают, и муж заботится. Ну что ей надо?!» Так ребенок говорит, а многие взрослые так же думают: «Чего ей еще не хватает?!» И все же наша картина чем-то затрагивает и сильно задевает. Мне некоторые знакомые признавались: «Фильм не понравился, совсем не понравился! Но, знаешь, мы три дня только о нем и говорили»…

Наступили наши новые времена, и Ермолаев уехал в Америку, решив, что он, как гениальный режиссер и экстрасенс (Борис действительно умел снимать головную боль и даже помогал милиции находить пропавших людей), в Америке сделает карьеру. И вот он поехал туда – и сам пропал, как испарился. Видно, ничего у него там не получилось. На память о Борисе Ермолаеве и о нашей работе над фильмом у меня остались его «булгаковские» подарки – большой черный плюшевый кот Бегемот и старая керосиновая лампа…

Да, конечно, Театр, живущий дыханием зрительного зала, всегда был моим родным домом. Но я бесконечно благодарна кино и телевидению – там я сделала то, что вряд ли возможно на сцене. Можно спорить – что получилось в наших фильмах, что не получилось. Можно рассуждать, указывать: в чем мы ошиблись, когда не там снимали, не той техникой, не с тем составом… Можно вообще сидеть дожидаться идеальных режиссеров, идеальных фильмов, идеальных условий для реализации своих глубоких творческих замыслов и требовать: «Вы мне сначала создайте условия, обеспечьте и то, и это – иначе мои идеи нельзя воплотить!» И я знаю людей, которые так всю жизнь и прождали, когда им на блюдечке с голубой каемочкой все поднесут, а сами так ничего и не создали…