Мадам «Нет»

В общем, мы всегда неплохо понимали друг друга и, что называется, ладили, но настоящими друзьями так и не стали. Он умел вызывать восхищение, умел расположить к себе и часто пользовался этим, чтобы завести полезные знакомства. Рядом с ним всегда находились «нужные люди», вокруг него – боготворящие его поклонники, но вот друзья… Помню, как в 1964 году мы с Володей Васильевым отмечали присвоение нам звания заслуженных артистов РСФСР. На радостях пригласили в гости чуть ли не всю балетную труппу, засиделись далеко за полночь, настроение было чудесное, и расходиться совсем не хотелось. Тогда отправились гулять по ночным московским улицам, и уже часов в пять утра Марис вдруг позвал нас продолжить праздник у него дома. А жил он тогда в Брюсовском переулке в бывшей квартире Екатерины Гельцер, так хорошо мне знакомой. Мы еще долго сидели у него, что-то вспоминали, шутили, смеялись, и здесь неожиданной печальной нотой прозвучали слова Мариса: «Какие вы с Володей счастливые, у вас столько друзей! А у меня их нет…»

То, что Мариса Лиепу изгнали из театра и из хореографического училища, где он преподавал, стало для него непереносимой трагедией, перед которой он оказался совершенно один. Да, Марис много ездил, его часто приглашали в разные театры: он танцевал и ставил в Днепропетровске, у себя в родной Риге, где его обожали, он руководил балетной труппой Софийского театра, снимался и в телебалетах, и в художественных фильмах – был востребован. Но Марис не представлял себе жизни без Большого театра, своей вечной мечты, главного смысла жизни… И без Большого театра Мариса Лиепы очень скоро не стало…

С Михаилом Лавровским я танцевала еще в училище. Не сольные партии, а только в массовых сценах, где обычно все дети заняты: в «Фадетте» в одной из пар танцевали; в «Коппелии» детские танцы и чардаш; в прологе «Спящей красавицы». В «Щелкунчике» встречались – не как Маша и Принц, а как маленькая Маша и Щелкунчик-кукла. И потом в театре на протяжении многих лет я часто танцевала с ним разные спектакли: и «Спартак», и «Щелкунчик», и «Дон Кихот», и «Жизель», и «Анюту». Много раз ездила с ним на гастроли. Когда Миша руководил Тбилисским театром оперы и балета, он сделал одноактную композицию из спектакля «Ромео и Джульетта» Лавровского-старшего, и я вместе с ним танцевала в премьерных спектаклях.

Он был сыном главного балетмейстера Большого театра, но никто бы не мог сказать, что отец продвигал бездарного человека: яркий талант Михаила Лавровского не вызывал сомнений. И поэтому, когда Леонид Михайлович почти сразу после окончания училища дал Мише танцевать Альберта в «Жизели» и другие ведущие партии, это не вызвало каких-то пересудов или неодобрения. Возможно, без подобного родства Миша не стал бы солистом так скоро, но стал бы им обязательно. Место, которое Михаил Лавровский занял в театре, он занял по праву, благодаря только собственным творческим достижениям, а не протекции родителей. Да, родители ему помогали – тем, что работали с ним. Особенно над первой «Жизелью» Леонид Михайлович работал с Мишей очень много, очень придирчиво, предъявляя к сыну такие высокие требования, как ни к кому другому.