Мадам Оракул

– На, – сказала однажды мать, – думаю, тебе пора это почитать. – И сунула мне в руки розовый буклет с красивой цветочной виньеткой на обложке. «Ты растешь» – называлась книжечка. Открывалась она письмом: «Чем старше ты становишься, тем интереснее твоя жизнь. В то же время, с тобой происходит много непонятного. Например менструация…» Внизу помещалась фотография тети Лу, которая была снята, когда у нее еще не так сильно обвисли щеки. Она улыбалась профессионально-материнской улыбкой; шею обвивала единственная нитка жемчуга. Тетя Лу нередко носила жемчуг в обычной жизни, но всего одну нить – никогда. Под письмом стояла подпись: «Искренне Ваша, Луиза К. Делакор». Я с большим интересом изучила диаграммы в розовом буклете, прочла, как себя вести на теннисном корте и школьном выпускном вечере, как одеваться и чем мыть голову; но больше всего меня потрясли фотография и подпись. Моя тетя Лу была почти как кинозвезда. Она оказалась знаменитостью – в своем роде.

При следующей же встрече я обо всем ее расспросила.

– Я заведую связями с общественностью, моя дорогая, – сказала она. – Только по Канаде. Но тот буклет, в общем-то, не я писала. Это работа рекламного отдела.

– А чем занимаешься ты? – спросила я.

– Ну, – протянула она, – хожу на всевозможные заседания, даю советы по рекламе. А еще отвечаю на письма. Через секретаршу, разумеется.

– Какие письма? – заинтересовалась я.

– О, сама можешь представить, – ответила тетя Лу. – Жалобы на качество продукции, просьбы что-то посоветовать, всякое такое. Казалось бы, писать должны одни только молоденькие девочки – собственно, в основном так и есть. Спрашивают, где у них вагина и тому подобное. Для них у нас специально разработан бланк ответа. Но приходят письма и от тех, кто действительно нуждается в помощи; им я отвечаю лично. Например, кто-то боится идти к врачу или что-то еще и пишет мне. А я в половине случаев даже не знаю, что сказать. – Тетя Лу допила мартини и встала за новой порцией. – Как раз на днях пришло письмо от женщины, которая считает, что беременна от инкуба.

– Инкуба? – удивилась я. По звучанию это напоминало какой-то медицинский прибор. – А что такое инкуб?

– Я смотрела в словаре, – сказала тетя Лу. – Это такой демон.

– Что же ты посоветовала? – с ужасом спросила я. Что, если та женщина права?

– Я посоветовала, – задумчиво проговорила тетя Лу, – купить тест на беременность. Если он положительный, то это не от инкуба. А если отрицательный, то не о чем и беспокоиться, верно?

– Поведение Луизы выходит за всякие рамки, – сказала как-то моя мать, объясняя отцу, почему она не приглашает тетю Лу чаще. – Понятно, что гости интересуются, чем она занимается, но она же вечно лепит все как есть. Я не могу допустить, чтобы у меня за столом употребляли подобные выражения. Знаю, она очень добрая, но ей полностью наплевать, что о ней подумают.

– Подсчитаем плюсы, – со смешком сказала мне тетя Лу. – Они хорошо платят и хорошо ко мне относятся. На что тут жаловаться?

Психиатр после трех сеансов слез и молчанок махнул на меня рукой. Меня обижала его убежденность, что во мне, помимо ожирения, еще что-то не так, а он обижался, что я обижаюсь. Матери он сказал, что это проблема семейная, и, работая только со мной, ее не решить. Мать возмутилась.

– Подумай, какая наглость! – крикнула она отцу. – Он хотел содрать еще денег! Все они шарлатаны, если хочешь знать мое мнение.

После психиатра настала эпоха слабительного. Думаю, мать совсем отчаялась; мой вес стал ее навязчивой идеей. Подобно большинству людей, она мыслила образами и, должно быть, видела во мне некую гигантскую штуковину с одним отверстием, трубу, которая все впускает, но ничего не выпускает; ей казалось, что стоит только найти и вытащить пробку, и я мгновенно сдуюсь, как дирижабль. Она стала покупать разные лекарства и подсовывать их мне под всяческими предлогами – «Это хорошо для цвета лица» – и даже тайно подмешивать в еду, а однажды сделала из слабительного глазурь для шоколадного торта, который оставила в кухне на столе. Я его нашла, съела и чуть не умерла, но худее не стала.

Это было уже в старших классах. Я не позволила матери отдать меня в частную женскую школу, где носили шотландские юбки и маленькие клетчатые галстучки, поскольку со скаутских времен избегала сугубо женских сообществ, особенно тех, что одеты в форму. Вместо частной школы я пошла в ближайшую местную. Мать считала, что это, конечно, плохо, но могло быть гораздо хуже – мы теперь жили в очень респектабельном районе. Однако семьи так называемого «нашего уровня», которые моя мать числила достойными подражания, отправляли детей в частные школы наподобие той, куда она хотела послать меня. В местную же попадали отбросы – дети из небольших домов по окраинам нашего района, из недавно построенных многоэтажек, к обитателям которых старожилы относились с подозрением, и, того хуже, дети с торговых улиц, из квартир над магазинами. Многие одноклассники пришлись бы не по нраву моей матери, но я ей об этом не рассказывала, поскольку не хотела, чтобы меня обрядили в форму.