Мадам Осень

— На улице, — сказала Лара, рассмеявшись. — Представляешь? Столкнулись лбами и познакомились. — Она сияла и переводила взгляд с отца на парня. Ей страшно хотелось, чтобы они понравились друг другу.

— Понятно, — сказал Сунгур, хотя не очень понял.

— За нашего классика! — закричал Коля Рыбченко, которому не терпелось выпить. — За нашего дорогого Кирюшу! До дна!

И пошло-поехало. Взлетела в потолок пробка от шампанского — Лара и Ростислав от водки отказались. Лара пригубила шампанского и сейчас, чуть пьяная и оживленная, держала Ростислава за руку. Монах задержал на ней взгляд и подумал, что ей бы косметику поярче и какую-нибудь кофточку с вырезом поглубже, а то монашка монашкой. Он выпил уже три рюмки водки, ходил туда-сюда — к столу и обратно за шкаф, — исправно жевал копченое мясо, прикидывая, когда можно будет свалить. Поглядывал на часы, переводил взгляд на Добродеева, который, увлекшись, говорил уже третий спич. Хлебом не корми, подумал Монах. Ну, трепач!

В дверь громко постучали, и на пороге появилась шикарная блондинка в белом платье. Коля Рыбченко встретил ее появление радостным ревом. Подскочил, поцеловал ручку. Это была Алена Сунгур.

— Кирюша, извини, не смогла раньше! Как прошла встреча? Хвалили или ругали? — Голос у нее был звучный, приятного низкого тембра; казалось, она не говорила, а выпевала слова и фразы.

Монах перестал жевать и уставился на Алену во все глаза. Кое-что о ней он уже знал от Добродеева: сильная личность, первоклассная журналистка, красотка, каких мало, причем с мозгами; намного моложе мужа, а Сунгур хоть и известный писатель, но рога как у лося. Тут Добродеев хихикнул и добавил, что очень любит и уважает писателя, но… тут он развел руками, словно намекал на близкое знакомство с Аленой. Монах не поверил и тоже ухмыльнулся. Добродеев уже целовал ручку новой гостье; Сунгур приобнял жену, прижался губами к виску. Ругали, конечно, сказал.

— Юрки не было? Обещался, паршивец.

— Очень хвалили, — сказал, краснея, Савелий Зотов. — Здравствуй, Алена.

— Савушка, родной! — пропела Алена, обнимая смущенного Савелия, расцеловывая его в обе щеки. — Леша! Ребята! Если бы вы знали, как я рада вас видеть! А это у нас кто? — Она уставилась на Монаха, и тот, как Добродеев минутой раньше, подобрал живот и расправил плечи. Втянул воздух и почувствовал сильный сладкий запах ее духов.

— Мой друг-экстрасенс, Олег Монахов, — вылез Добродеев. — Очень рекомендую!

— В каком смысле? — подумал Монах.

— Экстрасенс? Не может быть! — Алена схватила Монаха за руку. — А погадать по руке сможете?

Она, улыбаясь, уставилась на него дерзкими голубыми глазами. Монах, к своему изумлению, почувствовал, что краснеет, у него даже слегка зачесалось между лопатками, что случалось в минуты волнений.

— Это нам запросто, — сказал он, напирая на «о» и расчесывая бороду пятерней. — Сейчас изволите?

— Не при людях, мой дорогой! — громким драматическим шепотом заявила Алена, наклоняясь к Монаху. — Я позвоню!

Коля Рыбченко спросил, широко улыбаясь:

— Аленка, шампанского?

— Водки! — выпалила Алена.

Заместителя редактора она словно не заметила. Тот, неопределенно улыбаясь, не сводил с нее взгляда. Сунгур со смешанным чувством ревности и гордости наблюдал за женой. Привыкший раскладывать по полочкам окружающий мир и людей, он давно уже определил для себя три «публичных» типа поведения жены. Первый — рубаха-парень, свой человек, какое, к черту, шампанское, водка, кусок хлеба и «поехали, ребята!». Второй — независимая, смелая, ироничная баба с мозгами, профи с нахальными вопросами. Третий: вамп! Обольстительная улыбка, манера смотреть в глаза чуть исподлобья и брать за руку, иногда «крутить пуговицу» на пиджаке, против чего не устоит самый жестоковыйный, плюс голос сирены, низкий сипловатый шепоток, нога на ногу, обнажив красивую ляжку; отсюда же манера красивым движением отбрасывать пышную белую гриву и теребить мочку уха. Львица! Еще макияж — яркий во всех типажах. Плюс сладкий тяжелый парфюм — как завершающий штрих. Был и четвертый тип, непубличный — утренний, домашний, без макияжа, в расхристанном красном халатике до пупа, с припухшими губами и глазами, с круглыми коленками… и этот был самым желанным. И все четыре были страшно далеки от него… увы.

Алена лихо опрокинула рюмку, скривилась, замахала рукой, схватила с услужливо подсунутой тарелки кусок мяса. Схватила рукой, проигнорировав протянутую вилку. Рубаха-парень, свой в доску, к черту условности! И словно только сейчас увидела дочь.

— Ларка, ты? Давно не виделись! А это?.. — Она взглянула на парня, стоявшего рядом с дочкой, — в глазах плясали черти и бровка играла.

— Это мой знакомый…

— Твой знакомый? — перебила Алена. — А я ни сном ни духом? Ну, здравствуй, знакомый! А зовут-то тебя как?

Она, ухмыляясь, смотрела на парня. Тот поклонился и сказал:

— Ростислав. Рад знакомству, много слышал о вас.

— Представляю себе! — фыркнула Алена. — А ты вообще кто? Чем занимаешься, Ростислав?

— Автомеханик.

— Правда? — обрадовалась Алена. — Подгоню тачку, посмотришь! Визитка есть?

Ростислав кивнул и зашарил по карманам.