Мадам Осень

Они оставили машину за пару кварталов от дома Сунгура и дальше пошли пешком. Была полночь, погода как-то резко и вдруг переменилась — похоже, надвигался шторм. Шумели деревья, по небу неслись черные тучи. В их просветах выныривала и снова пряталась бледная луна — казалось, тучи висели неподвижно, а летел по небу круглый кораблик с надутыми парусами, гонимый ветром, рождая тревогу и предчувствие беды.

Монах шагал впереди, Добродеев — следом. Монах поглядывал на номера домов, чтобы не пропустить нужный — ночью все постройки выглядели одинаково. Вдруг он остановился и сказал:

— Здесь.

Добродеев от неожиданности налетел на Монаха и чертыхнулся. Они вошли через калитку в темный двор и осмотрелись. Черные провалы окон сказали им, что дом пуст. Над крыльцом раскачивался на цепи неяркий фонарь — световой овал, мотаясь туда-сюда, освещал поочередно то перила, то высокие стебли растений с синими кисточками соцветий по обе стороны от крыльца.

— Надо бы обойти вокруг, — сказал Добродеев, оглядываясь. Ему было не по себе, и он уже сожалел, что поддался порыву. Внутри зрело дурное предчувствие неудачи.

— Резонно, — согласился Монах. — Стой тут, я проверю.

— Давай вместе!

Монах промолчал, и они скрылись за домом. Через несколько минут они вынырнули уже с другой его стороны и поднялись на крыльцо.

— Посвети! — приказал Монах, копаясь в карманах. Найдя длинный инструмент, похожий на вязальную спицу, он прильнул к замку. Добродеев все время оглядывался, прислушиваясь к легкому царапающему звуку.

— Скоро? — спрашивал он нетерпеливо.

— Сейчас! Не дергай фонарем! Ни черта не видно.

Добродеев нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Готово! — Монах поднялся с корточек и осторожно нажал на дверную ручку. — Входи, Лео!

Добродеев оглянулся и осторожно переступил через порог дома Сунгура, мазнул лучом фонарика по стенам коридора.

— Сюда! — Монах открыл дверь в комнату. — Посвети, Леша. Это гостиная. А где лестница? — Он пощелкал фонариком. — Черт! Батарейка села. Иди вперед. Тут, кажется, еще одна дверь. Сюда!

…Это была довольно большая комната с толстым сине-красным ковром на полу, бежевым диваном с десятком разнокалиберных подушечек и такими же двумя креслами; на журнальном столе стояла низкая керамическая ваза с засохшими цветами и лежала книга с заложенной страницей. Монах наклонился, пытаясь рассмотреть название. Это был роман Сунгура «Колокольный звон». Монах открыл заложенную страницу и прочитал знакомые строки об убийстве ножницами известного дизайнера. Он присвистнул.

— Что? — испуганно спросил Добродеев, оглядываясь.

— Это Ларина комната, Леша. Она читала отцовский роман про убийство ножницами. К чему бы это, а?

— Ни к чему, Христофорыч, не нагнетай. Ей известны все его романы, про убийство в «Братиславе» гудит весь город, неудивительно, что она вспомнила. Уже все знают про ножницы.

Оба говорили шепотом. Ломаные тени их судорожно дергались по стенам, что добавляло в сцену динамизма и ощущения опасности. Добродеев все время оглядывался. Мысль, что Эрик позвонит, как только Сунгур оставит пределы бара, грела мало… забудет, замотается, заморочат голову капризные клиенты… мало ли! Тем более договор о сотрудничестве они заключили еще вчера утром, по телефону, а сегодня Эрик весь день недосягаем. Надеюсь, он не забыл и позвонит в случае чего… утешал себя Добродеев. Опасность предстала перед ним с устрашающей очевидностью. Позвони, позвони, позвони… шептал Добродеев пересохшими губами. Позвони!

— Ты что-то сказал? — спросил Монах.

— Нет… а что?

— Мне интересно, успела она поговорить с отцом или нет, — сказал Монах. — И рассказать ему про ножницы. И если успела, то интересно, что он думает про убийцу-имитатора. По-человечески интересно… в известной мере это признание, Леша. Автор должен испытывать гордость… как по-твоему? Или наоборот, чувство протеста? Если бы ты писал детективы, а какой-то псих стал бы повторять твои убийства… в смысле, из романа? Ты их выдумал, выстрадал, разбросал крысиный яд намеков, а эта сволочь идет по стопам твоего убийцы и тупо убивает, используя твои идеи. Я думаю, Сунгуру это не понравилось бы.

— Он уже не подозреваемый?

— Я говорю гипотетически. Подозреваемый. Они все подозреваемые. Кроме Алены. Двигаем дальше, Леша. Вон еще одна дверь.

Это был кабинет хозяина дома. Большой письменный стол, компьютер, серебряный стакан с ручками и карандашами, пара блокнотов, стопка бумаги, фотография в скромной деревянной рамке — счастливое семейство: Сунгур, Алена, прижавшаяся щекой к его плечу; он обнимает Лару, Лара — тощий некрасивый подросток; впереди маленький мальчик — сын Юра; все, кроме Юры, улыбаются, мальчик насуплен и недоволен. Монах взял фотографию, внимательно рассмотрел, поставил на место. Уселся в массивное кожаное кресло с брошенной на спинку домашней курткой, крутнулся вокруг своей оси; потянул дверцу тумбы, заглянул, удовлетворенно крякнул, увидев бутылку виски и стакан. Повертел в руках листок с наспех набросанными строчками.

— Что-нибудь интересное? — спросил Добродеев.