Мадам Пикассо

Пикассо продолжал рисовать, а Еве становилось все хуже и хуже. В те моменты, когда ностальгия одерживала верх над гневом, он создавал кубистские полотна и даже новых арлекинов. Он делал эскизы и занимался лепкой с такой страстью, как будто от этого зависела его жизнь. Когда вспыхивала ярость, он выплескивал свою боль на холсты в сюжетах, наполненных сарказмом, жестокостью и даже насмешками над болезнью Евы, потому что, в конце концов, он не мог открыто сердиться на женщину, дожидавшуюся смерти. Боль заставляла его провозглашать, что он, а не Бог, является творцом любых чувств.

Но однажды, когда он дошел до предела, очередная вспышка ярости оказалась чрезмерной даже для него. Он создал жуткий образ женщины, чьи груди были гвоздями приколочены к грудной клетке. Нечто чудовищное. Он в ужасе смотрел на свое творение, словно кто-то другой, а не он, создал эту кошмарную картину. Это была не Ева, не женщина его сердца. Тем не менее он изобразил ее. Вне себя от горя Пикассо закрыл лицо руками. Потом он поставил на мольберт чистый холст, чтобы начать снова.

Раненый ребенок, скрытый внутри, умолял его расстаться с Евой. Это облегчит неустанную боль, ведь она с каждым днем становилась все слабее, а он был бессилен помочь ей. Пикассо всегда испытывал сложные чувства по отношению к болезни и смерти, даже когда не понимал их. Но если он будет стараться поскорее разобраться в них, то потеряет Еву так же, как потерял Кончиту – беспомощный и с мучительным раскаянием в душе.

Наконец, когда Пикассо больше не мог есть, спать или даже работать, он снова отправился в Сионское аббатство. Проливной дождь стучал в высокие витражные окна. Он занял место на задней скамье, сгорбив плечи и уткнувшись подбородком в сцепленные руки. Он посмотрел на огромное распятие, висевшее в глубине нефа. Крестные муки Иисуса… За всю свою жизнь Пикассо не чувствовал себя более беспомощным.

– Я могу помочь, мсье?

Пикассо обернулся и увидел того самого темноволосого алтарного служку, который проводил его в церковь несколько месяцев назад. Он не расслышал шагов, однако мальчик сидел рядом с ним. Он был в том же одеянии и держал в руках четки из слоновой кости. Мальчик смотрел на него широко распахнутыми черными глазами, и Пикассо почувствовал, как его гнев куда-то уходит. Ему не удалось сразу же обрести голос. Он откашлялся, провел рукой по лицу и пригладил волосы. Лишь тогда он осознал, что его лицо залито слезами. Должно быть, мальчик услышал его всхлипывания.

– Только Бог может помочь мне, но сейчас мы с Ним не в лучших отношениях.

– Однажды я сам так думал. После смерти моей сестры родители решили, что мне будет легче, если я буду находиться ближе к Богу, поэтому они заставили меня служить здесь.

Пикассо откинул голову и прижался затылком к жесткой деревянной скамье.

– Они заставили тебя?

– Они хотели, чтобы я примирился с естественным ходом вещей.

– А ты?

– Всегда лучше быть ближе к Богу.

Пикассо внимательнее посмотрел на мальчика. Теперь тот выглядел старше и определенно говорил как взрослый человек. На какой-то момент ему показалось, что он заснул в этом огромном сумрачном зале. Откровение было слишком внезапным, как и сходство их утраты.

– Вы должны примириться с вещами, которые нельзя изменить, мсье. Тогда вы обретете настоящий мир в душе… ради вашего будущего.

– Понятия не имею, как это сделать.

– Возможно, это странствие, в которое нас отправляет Господь. Не имеет значения, как далеко мы уходим: прошлое всегда рядом, пока мы не находим в себе силы примириться с ним.

«Он как будто говорит о Кончите», – подумал Пикассо, хотя мальчик не мог ничего знать о ней. Пикассо зажмурился, отгоняя от себя эту мысль, и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Как примириться со смертью сестры, когда он снова вынужден вот-вот потерять единственную женщину, которую осмелился полюбить всем сердцем? Ответа на этот вопрос не существовало. Это было невозможно.

Пикассо встал, готовый сказать мальчику, что тот плохо себе представляет, о чем говорит. Но мальчик уже ушел. Пикассо огляделся по сторонам: никого вокруг. Может быть, это была лишь игра его воспаленного разума? «Не знаю, чего Ты хочешь от меня», – подумал он. Он уже понимал, что напрасно пришел сюда. Здесь для него не было места. Только не в церкви, и определенно не с Богом.

Глава 34

Война тянулась месяц за месяцем. И, казалось, не было места, где можно было укрыть Еву от подступающей тьмы или хотя бы дать ей возможность умереть спокойно. Доктор Руссо сомневался, что ее удастся госпитализировать в Париже. Раненые солдаты размещались повсюду: в гостиницах, школах и частных домах. Руссо советовал попробовать санаторий в Отее. За приличные деньги там смогут найти место для мадам Пикассо. Пабло последовал его совету.

В ту последнюю осень Пикассо каждый день перемешивал любовь и долг со своей живописью и гневом. Он мог рисовать всю ночь и утро, оставаясь один в квартире, выбранной и обставленной Евой. Воспоминания о ней жили повсюду. Во второй половине дня он обычно отправлялся в Отей, чтобы навестить ее.