Мадам Пикассо

Северини рассмеялся и налил себе коньяку из бутылки, а в это время музыканты заиграли бодрый регтайм. Посетители устремились на импровизированную танцплощадку. За ней находился маленький сад с увитой плющом стеной. Пространство освещал мягкий свет свечей. Легкий ветерок проникал внутрь через открытые двери.

– На вашем месте я был бы с ней поосторожнее, – шепотом предупредил Северини, обратившись к Луи. – Пикассо очень ревниво относится к молодым людям. Все дело в его горячей испанской крови. В мире искусства это сила, с которой нужно считаться.

– Ничего не могу сказать в отношении вашего спутника, но мы с Пикассо знакомы давно, – сухо ответил Луи. – Я был вместе с ним в цирке Медрано и даже в салоне Гертруды Стайн прошлой весной. Разве не так, Фернанда?

– Хуже всего бывает, когда вас предают люди, от которых вы меньше всего этого ожидаете, – тихо произнес Северини.

Фернанда прикрыла рот пальцами, оценивая мужчин, собравшихся за столиком. Она не смогла удержаться от легкого смешка. «Не стоило пить последний бокал», – подумала она. Ей хотелось запомнить Убальдо Оппи до мельчайших подробностей. Само собой, нужно изображать уклончивость, но она уже надеялась, что отправится домой вместе с ним, а не с убогим карикатуристом. Если все получится, это определенно будет хорошим уроком для Пикассо.

Пикассо быстро обменялся несколькими фразами по-испански с владельцем ресторана и с его дородной, уже совсем седой женой. Ева стояла рядом с ним под голубым навесом у двери маленького бистро. Она была очарована тем, что все здесь были знакомы друг с другом. «Должно быть, он часто приходит сюда», – подумала она. Ева видела, что для хозяев он был не столичной знаменитостью, а просто молодым человеком, привлеченным ароматами, звуками и обстановкой, напоминавшими ему о далекой родине.

Бистро называлось «Тамбурин», и Ева с первого взгляда смогла понять, почему оно так называется. Стены были увешаны десятками всевозможных тамбуринов, разрисованных в разных стилях разными художниками. Были там и картины. Она быстро освоилась в этом экзотическом уголке и чувствовала себя как дома.

– Мсье и мадам Сегатори, – с нотками гордости произнес Пикассо. – Разрешите представить вам мадемуазель Умбер.

Хозяйка взяла руку Евы и пожала ее теплыми, пухлыми пальцами.

– Вы очень похожи на актрису Эвелин Тоу, и я на секунду даже перепутала вас. Однажды мы видели ее выступление в парижском театре и едва не получили у нее автограф. Это действительно великая актриса и настоящая красавица.

Тучная пожилая женщина говорила так, словно была восторженной девушкой. Ева обменялась улыбкой с Пикассо и подумала, что Мистангет не согласилась бы с таким утверждением. Она видела фотографии поразительно красивой мисс Тоу и понимала, какого комплимента только что удостоилась.

Еву и Пикассо проводили к маленькому столу в глубине зала, где были заняты лишь два других столика. Внутри царило почти небесное благоухание, и Ева поняла, как сильно она проголодалась, когда до нее донеслись ароматы чеснока, базилика, жареных цыплят и помидоров.

Она рассматривала небольшой холст с яркими подсолнухами, когда мсье Сегатори налил им по бокалу перно и оставил бутылку на столе. Когда он заметил, что Ева смотрит на картину, то сказал:

– Мсье Винсент лично повесил здесь эту работу двадцать три года назад. Трудно поверить, что его уже так долго нет с нами. Такой талант и такая трагедия, – он покачал головой, на которой осталось лишь несколько прядей седых волос.

– Винсент Ван Гог? – с интересом спросила Ева, изучая широкие мазки на маленьком холсте.

– Он был большим другом нашего кафе в то короткое время, когда жил в Париже. Как и Пабло, – хозяин улыбнулся с отцовской гордостью и похлопал Пикассо по плечу. – Все великие художники в разные времена ужинали здесь: Дега, Моне, Сезанн и даже эксцентричный мсье Тулуз-Лотрек. Они приходили сюда, потому что мы предлагаем уединенную обстановку и лучшую еду в Париже.

– Все блюда готовит его жена, – с улыбкой сказал Пикассо.

– Очень милое место, – отозвалась Ева.

– Я так и думал, что тебе понравится.

– А Фернанда? Ей здесь нравится?

Он посуровел и нахмурился.

– Почему ты всегда так поступаешь?

– Наверное, из самосохранения. Я просто вынуждена это делать. Во всяком случае, хорошо, что я могу не беспокоиться о твоей жизни.

– Разве не слишком поздно для этого? – тихо спросил он. – Для меня уже поздно, потому что я уже очень беспокоюсь о твоей жизни.

Ева подняла голову, пытаясь оценить его искренность, но выражение лица Пикассо оставалось непроницаемым.

Свечи на столе вспыхнули ярче, и их огоньки заплясали в обсидиановых глазах Пикассо.

– Почему тебя влечет ко мне? А как же Фернанда?

– Потому что ты совершенно не похожа на нее. Когда я с тобой, то чувствую себя совсем другим человеком, гораздо лучшим, чем раньше. Я знаю, что хочу стать лучше. То, как ты ведешь себя со мной, как ты смотришь на меня, когда я говорю… Может быть, это звучит безумно, но я хочу жить, чтобы сделать тебя счастливой и разделить наши общие победы.

– Ты прав, это звучит безумно.