Мадам танцует босая

Чардынин бросился искать купчую. Бумаги, привезенные из Москвы, лежали в старом саквояже, который по приезде бросили в темный угол, да так на три месяца там и забыли. Ожогин о них не думал. Чардынин несколько раз хотел было разобрать, но сам же себя и останавливал. Был он суеверен. Боялся: начнет делами заниматься и спугнет Сашины такие неверные, такие эфемерные, такие изменчивые мысли о строительстве студии. Лучше уж повременить. Купчая на земли нашлась на самом дне саквояжа. Тут же были и слипшиеся от времени пожелтевшие листки договора с городской управой.

— Вася, читай!

Чардынин нацепил очки, разлепил страницы, забубнил. Ожогин слушал, прикрыв ладонью глаза. Ага, вот он, подлый пункт!

— «…буде владелец вышеозначенных земель в пятилетний срок не…»

— Что ты читаешь? Я не понимаю ни черта! Что значит «буде»? Кто он такой, этот «буде»?

— Успокойся, Саша, не кричи. Имей терпение. «…в пятилетний срок со дня заключения настоящего договора не начнет освоения таковых земель, как то: строительство жилых и нежилых…» Н-да… Вот еще разработка недр… устройство оздоровительных, тако же и увеселительных заведений…

— Тако же?!!

— …сбор и переработка природных богатств… промышленные предприятия, как то фабрики и заводы…

— Заводы?!! Что же они хотят, чтобы я на них производил? Танки? Конфеты монпансье? Женские подвязки? Втулки чугунные?

— …создание акционерных обществ и компаний… проведение ветки железнодорожного сообщения…

— Они что, с ума сошли? Какое сообщение? Куда? С горы в море?

— …отчуждается в пользу… с правом проведения вторичных торгов земельным комитетом… Саша, тут подпись твоя.

Ожогин выхватил у Чардынина бумагу. Пробежал глазами.

— Обман, — сказал он устало. — Как есть обман. Нанимай адвоката, Вася.

Чардынин смотрел на него с сомнением, жалостливо мигая поверх стекол очков близорукими глазами. Конечно, на Сашу это не похоже, чтобы он заключил столь безрассудный, если не сказать безумный, договор. Однако он помнил, с какой лихорадочной поспешностью покупались во время войны эти земли. Покупались, когда синематографическое дело вдруг в одночасье пришло в упадок, да что там — в упадок, на ладан дышало! Пленки, которую до войны везли из Германии, нет, оборудования нет, синематографические театры закрываются один за другим — казалось, что единственное спасение от неминуемого разорения — собственность на землю. Уж земля-то не подведет. Да полно, читал ли Саша вообще эту галиматью, перед тем как подписывать? Или поставил свой резкий быстрый росчерк не глядя, лишь бы заново обрести почву под ногами? Чардынин и не заметил, что мысли его произвели неожиданный каламбур. Было ему не до каламбуров. Земля-то ведь снова уходила из-под ног.

Был нанят адвокат — благообразный молодой человек, пробор-ниточка, усики-ниточка, височки-ниточки, галстук-ниточка, полосатые брюки, лаковые штиблеты. Говорили — один из лучших в Таврической губернии, даром что едва за тридцать. Ни одного проигранного дела. Говорили и другое. Ни одного проигранного дела, потому что берется только за те дела, благоприятный исход которых заведомо известен. Адвокат ездил из Симферополя. Ожогин оплачивал гостиницу в Ялте: адвокат не любил возвращаться вечером через перевал. Адвокат приезжал два раза в неделю, изучал бумаги, наводил справки в городской управе, запрашивал какие-то документы в архиве. Ужинать являлся на дачку Ожогина. Ел очень деликатно. Манеры имел безупречные. Жесты — плавные. Речь — вкрадчивую. Нахваливал ожогинских рябчиков и стерлядок. Смаковал вина. С удовольствием дегустировал коньяки. Намекал, что белужью икорку предпочитает осетровой. За кофе любил поговорить об искусстве.

— Синема, — журчал тихий вкрадчивый голос, — есть искусство отдохновения и воспламенения самых тончайших струн чувствительного организма.

— Воспламенения струн? — переспрашивал Ожогин. — Я, простите, не ослышался?

Адвокат его раздражал. Был он прилизанный, скользкий, о деле толком ничего не говорил, хотя языком трепал много и все глупости. Сидя боком на стуле, Ожогин злился, катал по скатерти хлебные шарики, кидал в рот. Иногда отпускал язвительное замечание. Чардынин делал страшные глаза, мол, что же делать, Саша, терпи, дело-то в самом разгаре, не спугни птичку, она нам нужна. Подливал адвокату коньяк. Подвигал блюдечко с лимоном.

— Именно воспламенения, — журчал адвокат. — Вам, Александр Федорович, должно быть известно лучше, чем мне, каково воздействие поэтического чередования света и тени на…

— На что же?

— А впрочем, и героические мотивы тоже начинают склонять к себе внимание публики. Пафос гражданственного самосознания все больше входит в моду у просвещенного зрителя. Рассказывают, что в Петербурге один молодой талант снимает с большим размахом в эдаком имперском стиле целую, не побоюсь этого слова, эпопею о несостоявшемся революционном… хм… перевороте. Из государственной казны выделены большие деньги на это в высшей степени патриотическое начинание. Никак не могу запомнить фамилию режиссера. Что-то на Э… Эс… Эб… Газеты помещают о нем очень положительные корреспонденции.