Мадам танцует босая

— А вы хотите? Я одним из первых оценил размах вашего таланта и хотел бы представить его нашему обществу во всем блеске. По-своему я восторгаюсь вашей художественной провокацией — а ведь это именно провокация, не так ли? Вы так точно чувствуете ткань истории и понимаете, мы не можем сейчас себе позволить, чтобы эта материя, фигурально выражаясь, полыхнула, причем прогорела до дыр! Ваш фильм обращен ко всему обществу, наш милый, прекрасный Сергей Борисович, ко всему нашему наивному, доверчивому обществу, и в этом его предназначение, дорогой друг! Если же вы хотите снимать фантазии, сны, Эдгара По, Ницше, так мы вам создадим условия, любые условия. Вы меня понимаете? — Долгорукий говорил, говорил, говорил. Эйсбар хотел было перебить, но ему никак не удавалось вставить слово.

Навстречу им уже шел представитель канцелярии двора, учтивый молодой человек со специфическим обнимающим и приглаживающим взглядом, который будто отряхивал с визави пылинки, разглаживал случайные складки на костюме — готовил к выходу на истинную сцену, к истинным огням рампы.

— Сергей Борисович, приятно познакомиться! Пожалуйте сюда. Вас уже ждут, — он открыл дверь царской ложи и пропустил вперед Долгорукого и Эйсбара. Царь стоял за спиной кресла, в котором сидела Александра Федоровна. Наследник, вытянувшийся подросток, блестел глазами в глубине полутемной ложи. Из принцесс была только младшая, двадцатиоднолетняя Анастасия. Императрица встала, чтобы быть вровень с мужчинами. Вдруг принцесса выступила вперед. На ярком свету ее лицо казалось теплым, кремово-сливочным.

— Пожалуйста, Сергей Борисович, — и она протянула ему серебряный, искусно сплетенный ошейник и поводок из мягкой свиной кожи с серебряными бляшками. — Мы с сестрами хотели передать… для спаниеля.

Эйсбар в замешательстве взял ошейник. Он не знал, как благодарят принцесс за подарки. Императрица несколько натужно улыбнулась и слегка пожала плечами. Поступок принцессы был слишком эксцентричен.

— Ваш талант — достояние российской культуры, Сергей Борисович, — заговорил император. — Мы не могли себе представить, что синематографический экран может быть полотном, равным великому европейскому живописному искусству.

Эйсбар еще раз поклонился. Он слушал, но на самом деле не мог оторваться от хрупкого лица Алекс, как звали императрицу в демократических кругах. Оно было освещено сзади ярким светом из партера, а впереди — маленькой подсветкой от бриллиантов в уборе и оттого казалось прозрачным. Черты его повторялись в столь же тонком абрисе лица дочери. Эйсбар подумал о том, что выставить так свет на съемочной площадке было бы очень непросто. А Долгорукий уже теребил его за рукав. Аудиенция была окончена.

Они вышли на площадь. У Эйсбара слегка кружилась голова. Все, что происходило последние два часа, казалось нереальным. И этот последний кадр: обращенные к нему, улыбающиеся лица царя и царицы.

— Медам! Месье! Прошу в авто! Занимайте места! — раздавались голоса проворных юношей-распорядителей.

Подскочил Метелица, потащил их с Долгоруким к автомобилю, распахнул дверцу.

— Куда? — недовольным тоном спросил Эйсбар. — Мы не договорили про сон «ворона». Где негатив?

— Помилуйте, Сергей Борисович, как это «куда»? — удивился Долгорукий. — На прием, конечно! А про сон и про сны поговорим не сегодня.

Эйсбар сжал кулаки, но сдержался. Прием… Какая глупость! Бессмысленное времяпрепровождение. Но Метелица уже заталкивал его в авто.

Прием по случаю премьеры «Защиты Зимнего» был устроен на парусном корабле, пришвартованном у Дворцовой набережной. Хотели делать банкет на крейсере «Аврора», но передумали: тесно, да и для дам неприятно — все-таки военный корабль. Эйсбар взбежал по трапу на палубу и тут же оказался в водовороте светской толпы. Кто-то сунул ему в руку бокал шампанского. Кто-то лез чокаться. Кто-то — целоваться. Он брезгливо отстранялся, но толпа уже несла его куда-то, увлекала, обволакивала, сжимала со всех сторон, приподнимала над землей. Несмотря на осенний промозглый холод, по палубам ходили юноши в античных туниках и доспехах, будто вышедшие из кадра «Защиты Зимнего». Его внесли в кают-компанию, где был накрыт длинный стол, и он, вспомнив, что сегодня ничего не ел, почувствовал, как проголодался. Хотел остановиться у стола, но его несло дальше. В углу возвышался Жоринька, рядом с ним стояли Лизхен и Долгорукий, целующий ей руку.

Дальше, дальше! Его снова вынесло на палубу, и он удивился, обнаружив, что корабль, освещенный множеством огней, отошел от берега и плывет мимо Адмиралтейства. Он глубоко вдохнул свежий воздух. Хорошо! Заметив невдалеке узкую дверку, он сделал рывок, пробкой выскочил из толпы и скрылся за дверью. Перед ним тек красноковровый коридор с лаковыми дверями кают по обе стороны. Он устало побрел по коридору. Навстречу шла разудалая компания, в центре которой вышагивал Жорж Александриди — почти обнаженный, в белой тунике с золотой каймой. На стриженой башке — бутафорский шлем. Пьяная компания прыгала вокруг него и кричала «Эвоэ!» и «Эйдос!», хотя никаким эйдосом тут не пахло.