Мадам, уже падает Листьев

В кипучем стане КПРФ окончательно согласились с руководящим и направляющим мнением тов. Зюганова: это не Джон Рид, хотя и тоже потрясает мир, это Мата Хари. «Мата Хари – хорошо, но Стреляющий Глаз лучше», – уклончиво заметила она сама. Лужков рядом с нею чувствовал себя высоким, голубоглазым блондином, однако не сумел внушить это чувство ей. Хайди в ту пору активно интересовалась образом шефа МВД Сергея Степашина. Целыми пачками улетали в корзину его портреты, пока мучительно искала она нужные пропорции света и тени, которые выражали бы ее понимание характера и личности министра. Десятки пробных отпечатков вполне годились для репортажа, но не годились для истории. Хайди работала с объектом увлеченно и страстно, однако подлинное озарение пришло лишь с указом о назначении Степашина премьер-министром.

От постоянных и трудно переживаемых унизительных ситуаций, связанных с формированием кабинета, ходил он тогда с ярко-красными щеками, поэтому о цветном снимке Хайди пришлось забыть. В черно-белых тонах все решилось, когда премьер пригласил ее в Самару посетить вместе с ним и губернатором Титовым авиационный завод. Служба, призванная охранять технологические секреты на режимном заводе, вынуждена была по приказу начальства оберегать Хайди, чтобы не споткнулась она вдруг и не заплутала среди циклопических конструкций.

– Осторожно, Хайди, упадешь! – то и дело бросал в ее сторону встревоженный Степашин, не являвшийся, как и она, сугубым формалистом.

– Формалисты – это те, кто не владеет формой, – шутила Хайди. – А я ею владею. Еще пару кадров, Сергей, на фоне вон той космической штуковины.

Сергей Вадимович принимал позу, разглядывая «штуковину», стыковочные узлы которой еще не были запатентованы, а Хайди неистовствовала, снимая сверху, снизу, справа и слева. Разве что изнутри не снимала.

– Есть, есть!.. – восторженно восклицала она, стреляя глазом в сторону остального начальства.

– Какой шарм! – восхищенно покачивал головой губернатор Титов. – Какая сексапильность!..

Это Хайди слышала от многих. Кирсан Илюмжинов, усадив ее в «Линкольн», немедленно объяснился в нагрянувшем чувстве и поклялся сделать ее национальным достоянием Калмыкии.

– В музее меня поселить хочешь, что ли?

– Я тебе дворец построю. Укажи место. Пальмы вокруг посажу. Рядом с тобой они приживутся.

– И стали три пальмы на Бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?..»

– Ты и стихи сочиняешь?

– Это Лермонтов, – скучно отвечала она. -Час на съемку, Кирсан – и обратно в аэропорт. Меня Степашин ждет…

В Саратове Аяцков прогнал персонального верблюда, на котором она каталась, и носил ее по парку на руках. Березовский в собственном самолете пытался выразить себя иначе, чем ему было предопределено. Свет и тени пробовал на ощупь, как слепец. Хайди смеялась. Один лишь секретарь Совета безопасности Владимир Путин стоял перед нею, как оловянный солдатик, ни разу не улыбнувшись и не пытаясь преодолеть барьер, за которым красота только и спасает мир. Хайди смеялась…

Портреты получались у нее все менее совершенными, однако щедрая российская слава, перехлестывая через край, претендовала уже на мировое признание. «Осторожно, Хайди, упадешь», – шептала она себе среди сумасшедших изломов российского политического тщеславия. Другим она шептала другое, тоже неизменное, и дремлющий азарт клиентов замирал в счастливой фотографической неподвижности: «Умру без тебя».

После серии съемок на Самарском авиационном заводе, в Арзамасе-16, Челябинске-40, Плесецке и прочих местах, куда прежде не ступала нога свободного фотохудожника, она уже не столь ревностно заботилась о пропорциях светотени и романтике облика своих высокопоставленных фотомоделей, тем более что падали они вниз гораздо стремительнее, чем карабкались наверх. Выверенная стильность ее прежних работ сменялась очевидной невозможностью или нежеланием хотя бы повторить былой успех, но и это не слишком волновало.

Новый интерес возник в результате знакомства с главой президентской администрации Александром Волошиным. Именно он невольно подсказал ей идею портрета-дубль. Ткнул пожелтевшим от табака пальцем в глянцевые усы курского губернатора Руцкого и сказал: «Этот скоро будет сидеть». Далее безжалостный палец инквизитора прошелся по вдохновенным губернским ликам Титова, Росселя, омского Полежаева, смоленского Прохорова, питерского Яковлева…

– Не тех снимаете, Хайди. Это балласт. В лесу им будет холодно, в степи им будет жарко. Знаете колонию в Нижнем Тагиле? Там им будет в самый раз. Ящики будут сколачивать мученики власти, доносы писать на тех, кто еще на свободе…

– Знаете, Саша, я давно одержима идеей создать собирательный образ российской власти, но пока что топчусь на месте. Кто из конкретных персоналий, по-вашему, ближе всего к собирательному образу? Ельцин? Путин? Кто-то другой? Может быть, это Сталин?

– Нету таких, – буркнул Волошин.

– Ну хотя бы скажите – это отрицательный образ или положительный?

– Это загадочный образ.

– О, я поняла! Как мне это самой в голову не пришло! Действительно, образ-загадка.