Мадемуазель де Робеспьер

Жорж Ленотр

Мадемуазель де Робеспьер

Глава из книги

Paris revolutionnaire

Vieilles maisons, vieux papiers

par Georges Lenotre

Premiere serie

P., 1904, pр.43-60

Недавно, листая старое досье семидесятилетней давности у одного нотариуса из квартала Турнель, я наткнулся на завещание сестры Робеспьера:

«Желая, прежде чем оплатить дань природе, которую должны отдавать ей все смертные, дабы стали известны мои чувства касательно памяти моего старшего брата, я заявляю, что всегда знала его как человека, исполненного добродетели, и протестую против всех бесчестящих его писем, которые были приписаны мне. Затем, желая дать распоряжения относительно того, что я оставлю после смерти, я назначаю своей единственной наследницей мадемуазель Рен-Луизу-Викторию Матон.

Написано и подписано моей рукой, в Париже, 6 февраля 1828 года.

Мари-Маргарита-Шарлотта де Робеспьер»

Эти строки начертаны твердым, круглым, мужским почерком, без запинок и ошибок правописания. К документу приколот конверт, в который он был вложен, и который нотариус распечатал 1 августа 1834 года, в день смерти Шарлотты. Я счел очень волнующим этот крик протеста, брошенный через столько лет после Термидора старой девой, жившей, закутавшись в свой траур; проходя через бури нашей истории, ничего не видя и не забывая; сохранив через полвека свое негодование столь живым, как в и первый день, и выразив его в том специфическом стиле, который сохранил устаревший аромат речей о Верховном существе.

Это сподвигло меня перечитать те удивительные «Воспоминания», что нашли у неё в виде рукописи, которую один робеспьерист запоздало опубликует в конце 1834 года. Ах, какими нежными красками обрисован там Робеспьер! Какая чувствительность, какое милое смирение! Герои Флориана кажутся по сравнению с ним похожими на Тиберия; каждая строчка воспевает мягкость его нрава, чистоту его сердца, его ровный характер, простоту его обычаев. Он разводит птичек… он оплакивает смерть голубя… И вот он, будучи судьей трибунала в Аррасе, отказывается от должности, чтобы не выносить смертный приговор: послать на смерть человека, эта мысль для него невыносима!

Вот каким мучительным было отчаяние сестры, когда она узнала, что злодеи покушались на жизнь Максимилиана: «Погрузившись в печаль, я не хотела жить; я почитала смерть за благо…» И какие трагические проклятия в адрес «подлых термидорианцев»! Это было в 1827-1830 годах, когда Шарлотта написала этот идиллический рассказ, и изобразила себя оплакивающей на протяжении сорока лет своего любимого брата, страдая от восхищения, которое память о нем внушала ей, и повторяя беспрестанно: «Ах, если бы он был жив!»

Увы! Нужно избавиться от иллюзий: если бы он был жив, Шарлотта, возможно, не написала бы этого. Определенные страницы в архивах, затерянные в ворохах документов революционной полиции, внесли некоторые сомнения в искренность её сожалений. Они жестоко нескромны, эти старые папки Общей полиции: они показывают людей лишенными необходимого, казалось бы, грима в объективе истории. Мадемуазель де Робеспьер, без сомнения, не представляла себе, что там найдется однажды опровержение романа, с помощью которого она надеялась создать обманчивое представление для потомков.

Детство Шарлотты было печальным: мать умерла; отец, призванный на чужбину таинственными обстоятельствами, покинул Аррас в 1766 году и больше туда не вернулся. Максимильена и его брата приютил дед с материнской стороны, пивовар Карро; девочки укрылись у теток де Робеспьер, старых дев, очень благочестивых, но очень бедных, которые не смогли долго справляться с возложенной на них задачей. Ситуация взволновала аррасского епископа. Шарлотта и её сестра Анриетта, умершая молодой, были приняты по его рекомендации в благотворительный приют Манар, в Турне, которым управлял отец-иезуит. Бедные дети жили там, их содержали и кормили на протяжении девяти лет; там их научили читать, писать, шить и плести кружево; по выходе им выдали одежду, «соответственно их положению».

Таким образом, девочки были пристроены, и у настоятеля аббатства Сен-Вааст, дома Бревуа д’Юлюша, дошли руки до того, чтобы проявить интерес к судьбе Максимильена и его брата Огюстена. Старший брат был помещен в коллеж Людовика Великого; младший был отправлен в Дуэ, в ожидании времени, когда его в свою очередь примут в знаменитый парижский коллеж.