Мадемуазель де Робеспьер

Тем более что его друг Жозеф Лебон, прибывший за два дня до того из своего проконсулата в Артуа, завтра возвращался на свой пост: он любезно согласился сопровождать Шарлотту, и она покинула брата в кратчайший срок. Лебон во все время пути был очень услужлив; но лишь только прибыв в Аррас, мадмуазель Робеспьер узнала, что на неё донесли в народное общество как на аристократку!{2} Она испугалась: весь штат Лебона был предан Робеспьеру: красавец Далле, важная персона в трибунале, был близок Максимилиану в связи с тем, что снабжал его галстуками; Дарте, общественный обвинитель, друг Лебона, получал его указания прямо из дома Дюпле, с которыми он регулярно переписывался. Даже в тюрьме Шарлотта нашла своих знакомых: её двоюродный брат Карро был занят там раздеванием заключенных. Мужчины и женщины стояли перед ним обнаженными, а он перетряхивал их одежду, выворачивал карманы, и заставлял замолчать недовольных, похваляясь уважением, которое питал к нему «его добродетельный родственник» Робеспьер{3}.

Нельзя было терять ни минуты; Шарлотта вырвалась из этого вертепа и убежала искать покровительства члена Конвента Флорана Гийо – врага Лебона, который командовал в Лилле, и согласился отвезти её обратно в Париж. Но она больше не осмеливалась появиться в своей квартире на ул. Сен-Флорантен, которая находилась слишком близко к логову Дюпле: она попросила убежища у одной подруги, гражданки Лапорт{4}. Именно там она находилась во время событий 9 термидора.

Ах, на какие взволнованные строки вдохновили её эти события сорок лет спустя! «Обезумевшая, с отчаянием в сердце я бросилась на улицу; я искала, я призывала своих братьев. Я узнала, что их отправили в Консьержери; я кинулась туда, умоляла о свидании, на коленях ползала перед солдатами; они меня отгоняли... Я была близка к сумасшествию. Я не знала, что со мною, что произошло… Когда я пришла в себя, я была в тюрьме».

Воистину, память подводит бедную женщину: узнав новость об аресте Максимильена, она покинула квартиру, которую занимала у гражданки Лапорт. Но весьма далекая от того, чтобы изливать свое отчаяние у ворот Консьержери, она осмотрительно укрылась в квартале des Halles на улице Фур-Оноре, у мадам Бегин, которая согласилась её принять. Именно там агенты Комитета общественной безопасности разыскали её три дня спустя, укрывшуюся под именем мадам Карро{5}. её доставили в секцию Общественного договора, где комиссары допросили ее.

Нужно сказать, что перед лицом опасности поведение этой сестры Гракхов было скверным: она отреклась от своих братьев с беззастенчивостью, приводящей в замешательство; рассказала, как они преследовали ее, и «она едва не стала их жертвой»; поклялась, что «если бы она не сомневалась в ужасном заговоре, который замышлялся, она донесла бы о нем скорее, чем увидела бы гибель своей родины». Она не забыла жену Дюпле, которую обвинила во всех своих несчастьях, и которая, в этот самый час, обезумев от страха, удавилась в тюрьме Сен-Пелажи, куда её бросили вечером 9-го числа. Гражданка Бегин была сдержана не более нее: она показала, что, вне всякого сомнения, знала, что «Робеспьер посылал на гильотину всех, кто проявлял к его сестре какой-то интерес». На этих допросах раскрылись все тайны дома Дюпле: частые визиты Фукье-Тенвиля к Неподкупному; способ, каким были сфабрикованы, в кругу семьи, списки приговоренных; ежедневные сношения, поддерживаемые с некоторыми судьями Революционных трибуналов в Париже и Аррасе – Лебреном, Дидье, Делле и другими…

Так Шарлотта спасла свою жизнь: отбросив героизм, она перешла границы низости, чеканя монету из своих несчастий. К тому же, она находилась в крайней нужде; её дядя, лекарь Дюрю, выслал ей из Арраса скромную помощь, которая быстро исчерпалась. Она «могла теперь появиться на людях лишь в том платье, что было на ней; её слабость, её больная от несчастий грудь были помехой тому, чтобы плести кружева». После нескольких дней, проведенных в тюрьме, выпущенная на волю, она попросила пристанища у одного из своих земляков по имени Матон{6}, который благодаря Робеспьеру получил место в администрации военных обозов. Видя себя ввергнутой в состоянии зависимости, «что заставляло страдать её свободолюбивую душу», она замыслила странное предприятие – ходатайствовать о пенсионе. Все термидорианцы стремились оклеветать Робеспьера, и Гюфруа, который составил это прошение, не отказал себе в этом удовольствии: он говорит о жертвах Шарлотты и неблагодарности её братьев{7}; о том, что отсылая её от себя, они надеялись отделаться от нее, доверявшей Жозефу Лебону. Еще он хотел воспользоваться тем, что “было бы прекрасно «видеть, как Конвент чтит добродетель в лице сестры заговорщика”».