Прежде чем прибыть в ратушу, граф зашел в дом деревенского глашатая, чтобы взглянуть, как там обстоят дела. Ему тем самым представилась возможность лично убедиться в том, к чему привела вчерашняя прогулка тетушки Жужи по адресам ее клиентов. Картина была удручающей. Задержанные женщины сидели плечом к плечу на скамьях, позаимствованных из церкви. Некоторые были достаточно молоды, не старше двадцати пяти лет, другие – совсем старухи, около семидесяти. Их головы были опущены, многие плакали. Графу это показалось похожим на совершение какого-то особого обряда.
Граф Мольнар держал телефон в своем кабинете на правом дальнем углу письменного стола. Сейчас он потянулся за ним и придвинул к себе, после чего снял трубку и поднес ее к уху. Об окончательных результатах облавы Кронбергу пока еще не сообщали. Граф наклонился к телефонному диску и набрал «24». Это была прямая линия с прокуратурой Сольнока.
Тетушке Жужи всегда нравилось, как утренний свет освещает ее кухню. Он просачивался сквозь ткань ее кружевных занавесок, украшал стены и буфет. В погожие дни каждое утро ее жизни в этом доме было залито ярким солнечным светом.
Сейчас бывшая повитуха, сидя в потоке света и аккуратно обхватив пальцами небольшую мисочку с теплым кофе, осторожно поднесла ее к губам, а затем одним большим глотком опрокинула ее содержимое в себя. Она всегда пила кофе так, словно тушила небольшой пожар в горле, и всегда предпочитала пить его из мисочки, как это делали ее родители, бабушки и дедушки. Даже ее
Где-то послышалось блеяние ягненка. Вероятно, тот находился в хлеве семьи Тубы. Скорее всего именно этому ягненку она помогла родиться этой весной. Одновременно с блеянием раздался бой барабана, которого тетушка Жужи пока не смогла расслышать.
Этот дом спал и просыпался вместе с ней. Он казался тетушке Жужи ее компаньоном. Им обоим не хватало Мары. Ее дочь всегда первым делом, как только вставала, начинала говорить – и продолжала болтать в течение всего дня. С тех пор как она съехала, молчание в доме ощущалось как тяжелая утрата. Тетушка Жужи этой ночью часто вспоминала о ней. Она догадалась, что ее тоже забрали жандармы.
Цветы, которые она срезала несколько недель назад, все еще стояли в банках на подоконниках. Вода в банках стала мутной, с бежевыми завитками пены на поверхности, от нее исходил гнилостный запах, а лепестки цветов пожухли и скрутились в неряшливые кольца.
Бывшая повитуха почти ни одной ночи не провела целиком дома после праздника святых Петра и Павла, и здесь все оставалось так, как было в тот день. Она потянулась за одним из лепестков, раскрошила его в руке, как пепел, и бросила на стол перед собой. Она чувствовала, что лишилась всех физических и моральных сил и уже плохо соображала.
За исключением того, что она вздремнула накануне днем, вернувшись из Сольнока, тетушка Жужи не спала около сорока восьми часов. Кроме того, она была измотана многочасовой прогулкой под дождем и всю ночь ломала голову над возможностями побега из деревни, когда устроила себе всенощное бдение. Бывшая повитуха опустила руку в карман фартука и вытащила оттуда платок. Скомкав его в руке, она вытерла себе лоб и шею прежде, чем засунуть его обратно в карман.
После этого она потянулась за другим лепестком – и в этот момент заметила сквозь занавеску верхушки шлемов с перьями, которые виднелись над ее забором.
Тетушка Жужи отодвинула скамью и со стуком поставила свою мисочку на стол. Остатки кофе расплескались, забрызгав ее руки и фартук. Она приподнялась. От этого движения скамья упала на пол с оглушительным стуком.
Теперь она, наконец, смогла услышать барабанный бой деревенского глашатая.
Тетушка Жужи опустилась на колени и подкралась к своей двери. Потянувшись к ручке, она осторожно нажала на нее. Деревенский глашатай снова закричал:
Дверь со скрипом приоткрылась. Тетушка Жужи остановилась на полпути и, словно нерешительная собака, опустила ладони на крыльцо, при этом ее колени все еще оставались на полу прихожей. Она чувствовала запах своего собственного тела. Пряди ее волос прилипли к потному лицу. Ее рот приоткрылся. Она тяжело дышала.
Громкий стук в ворота заставил ее отпрянуть.
На этот раз кричал уже жандарм.
Бывшая повитуха откинулась назад, присев на корточки. Она оглянулась, осмотрев свой дом, затем бросила взгляд в сторону ворот, после чего прикинула расстояние до своего хлева. Любой ход казался ей неминуемо ошибочным.