Мадонна миндаля

Бернардино с такой силой протер глаза, словно хотел, чтобы они выскочили из орбит, затем снова осмотрел все написанные им фрески и был вынужден признать, что Бьянка совершенно права. Он каждый раз писал портрет Симонетты ди Саронно. Художник писал ее снова и снова с тех пор, как оказался здесь. Он придал ее облик святой Урсуле, смотревшей вниз, на краснокрылого ангела, который на самом деле был маленьким Илией. Он в мельчайших подробностях написал ее портрет — вернее, это был портрет некой дамы в красном платье, пришедшей на открытие церкви святого Маврикия, — хотя никогда не видел на ней ни этого великолепного платья, алый шелк которого был расшит золотыми нитями, ни этой золотой сетки, украшенной самоцветами и жемчужинами, в которую убраны были ее волосы. Велики были события, изображенные на этой фреске, ибо святой Маврикий основал свою церковь среди мертвых, но в первую очередь внимание привлекала именно эта дама в красном с молитвенно сложенными руками, и легко можно было заметить, что три средних пальца на ее белых руках одинаковой длины. Я одна из вас, казалось, говорила эта женщина, но именно я стала свидетельницей этого великого события. А вот и еще свидетельства его воспоминаний! Тут Бернардино чуть не рассмеялся, ибо он ухитрился нарисовать Симонетту стоящей возле ее собственного дома, той самой виллы с розовыми стенами и элегантным портиком, которую он и видел-то всего один раз, когда прощался со своей возлюбленной. Художник нарисовал даже то окно, у которого Симонетта стояла в день его отъезда, и в оконном проеме отчетливо видна была некая фигура с золотисто-рыжими волосами до плеч и в мужском охотничьем костюме терракотового цвета.

Мало того! Бернардино вертелся из стороны в сторону, и фрески — вся проделанная им огромная работа — как бы вращались вокруг него, доказывая, что каждая женщина, изображенная им с тех пор, как он оказался в этом монастыре, имеет весьма ощутимое сходство с Симонеттой — в фигуре, в манере держаться, в лице, в форме рук. У многих святых были ее глаза, ее волосы, ее одежда, ее цвет кожи или, по крайней мере, ее жесты. Чувства так и кипели в душе художника, и он не знал, чем эта буря прорвется наружу — смехом или слезами. А он-то думал, что забыл Симонетту! Господи, сколько раз он лежал в своей келье без сна, отчаянно пытаясь вспомнить ее лицо! А она была здесь, прямо перед ним, сотни раз повторенная и куда более реальная в его картинах, навеянных воспоминаниями, чем тогда, в Саронно, когда он рисовал ее с натуры! Тогда, попав в плен чудесной, полной достоинств души Симонетты, Бернардино оказался не способен увидеть ее такой, какой она была в действительности. Здесь же, когда они оказались отделены друг от друга не только расстоянием, отвергнутое любящее сердце художника подсказало ему мельчайшие подробности ее облика, а его верные руки сумели все это воплотить в красках, каждый раз повторяя один и тот же милый образ. Сейчас на фресках церкви всего две женщины не были похожи на Симонетту ди Саронно: святая Схоластика и плачущая христианка у Гроба Господня. Обе они, облаченные в черное монашеское одеяние, получили от художника простое и доброе лицо сестры Бьянки.

— Ну? — улыбнулась сестра Бьянка.

— Ты права. Это действительно она, та самая знатная дама. Ты очень умная женщина, раз сумела столь многое увидеть и понять, хотя об этом не было сказано ни слова.