Мадонна миндаля

— Это не ответ. И я имею полное право требовать удовлетворительного ответа на свой вопрос. Повторяю: почему тебе так нужны деньги?

— У нас с мужем были большие расходы, — нетерпеливо вздохнула Симонетта, — на слуг, на всякие переустройства в поместье… на развлечения, соответствующие нашему положению в обществе…

— Почему тебе так нужны деньги, Симонетта?

Это было уже слишком, и она повысила голос:

— А почему людям вообще нужны деньги? Потому что когда у людей расходы превышают доходы, то…

— Почему тебе так нужны деньги?

— Потому что Лоренцо истратил все наше состояние на эти войны! — вырвалось у Симонетты, выведенной из себя его безжалостными вопросами. — Он, не задумываясь, тратил деньги на боевых коней, на свое войско, на роскошные ливреи для слуг, на различное оружие, а когда я спустилась в фамильную сокровищницу, чтобы взять денег для нашего нотариуса, их там вообще не оказалось. Ну что, ты доволен?

Бернардино видел слезы у нее на глазах, ему было стыдно и очень жаль ее. Он заставил Симонетту сказать правду, хотя и так догадывался, что виною всему ее покойный муж, что это он так подвел ее. Душа Бернардино требовала подтверждения того, что этот Лоренцо оказался никчемным мужем и хозяином, однако ему совершенно не хотелось возвышать себя, оскорбляя память покойного бедолаги. Он и так потерял и жизнь, и Симонетту. И теперь Бернардино жалел, что, поддавшись глупому желанию, до такой степени расстроил эту прелестную женщину, заставив ее вслух признать, что созданный ею идеальный образ мужа, как того требовала от нее его смерть, — это всего лишь иллюзия. Бернардино действительно чувствовал себя виноватым, хотя вслух этого и не сказал. Впрочем, тон его весьма смягчился.

— Да, меня вполне удовлетворил твой ответ, синьора, — поклонился он ей. — Теперь твоя очередь спрашивать. Только постарайся все-таки задать вопрос поинтереснее. Что-нибудь этакое, неожиданное.

«Ну, погоди!» — подумала Симонетта.

— Ты когда-нибудь слышал о крепости Масада? — Она никак не могла выбросить из головы ту историю, которую вчера услышала от Манодораты, и рассчитывала, что уж такого вопроса этот художник от нее никак не ожидает.

Однако Луини оказался слишком хитер, черт бы его побрал! И, не выказав ни малейшего удивления, ответил:

— Нет, никогда. — И тут же заявил: — Теперь спрашиваю я. — Он уже начал было обдумывать дальнейший вопрос, но вынужден был признаться, что Симонетта его заинтриговала, а он был любопытен и потому предложил: — Что ж, синьора, рассказывай дальше. Итак, что же такое Масада?

— Тут главное не «что это такое», а «где это находится», — важно заметила Симонетта, наслаждаясь своей маленькой победой.

Но вскоре настроение у нее опять упало: пока она рассказывала ту историю, которую со вчерашнего дня не могла выбросить из головы, Бернардино продолжал преспокойно рисовать, ничуть не впечатленный ее рассказом, а когда она закончила, лишь пожал плечами.

— Неужели тебе это совсем безразлично? — недоверчиво спросила Симонетта.

— Это твой вопрос? Отвечаю: нет, не совсем. А вот и мой следующий вопрос: почему, собственно, ты полагаешь, что мне это не должно быть безразлично?

— Потому что зелоты тоже были людьми! Они тоже жили, дышали, чувствовали…

— Слишком много кровавых сражений на земле случалось во имя религии. Именно поэтому все религиозные войны мне одинаково безразличны. Для меня они не имеют значения.

— А что же для тебя имеет значение?

— Извини, синьора, но сейчас моя очередь задавать вопросы. Итак: кто рассказал тебе эту историю?

— Один мой знакомый еврей. Он… помогает мне в том, в чем многие христиане помочь отказались.

— На твоем месте, синьора, я бы не стал якшаться с евреями. — Бернардино перестал рисовать и посмотрел Симонетте прямо в глаза. — Это народ ненадежный, они ничего, кроме неприятностей, принести не могут.

— Твое мнение, синьор, мне совершенно безразлично.

— Хорошо, — снова пожал плечами он.

— Так что для тебя имеет значение?

— Мне важно, чтобы меня оставили в покое и позволили рисовать. Все остальное для меня особого значения не имеет.

Симонетта фыркнула — сердито, презрительно — и умолкла. Едва дождавшись, когда церковные колокола прозвонили шестой час, она быстро собрала свою одежду и молча направилась к дверям. Так этот Луини и евреев, оказывается, ненавидит! Что ж, вот и еще одна причина, чтобы не иметь с ним ничего общего.

Бернардино смотрел ей вслед. Он сильно нарушил правила придуманной им игры, ибо многие его ответы отнюдь не отличались правдивостью. Особенно последнее заявление. Уж это-то самая настоящая ложь. Когда-то, может, это и было правдой, но он уже давно так не думал.

Пылая справедливым гневом, Симонетта вернулась в Кастелло и рассказала Манодорате о своей беседе с художником. Манодората в это время вдумчиво составлял опись ее имущества, сидя в просторной и теперь совершенно пустой гостиной. Но, услышав рассказ Симонетты, он отложил перо, а когда она закончила и посмотрела на него, ожидая взрыва гнева и презрительных высказываний в адрес невежественных христиан, просто улыбнулся в ответ.