Мадонна в меховом манто

Три следующих дня я так же ждал ее у «Атлантика», затем шел к ее дому, смотрел на ее темные окна и, не решившись ни на что, возвращался. Каждый день я сидел у себя в комнате и пытался читать. Я переворачивал страницы, не видя букв. Иногда, вознамерившись вчитаться, начинал сначала, но через несколько строк замечал, что мысли очень далеко от книги. Днем я воспринимал все произошедшее как есть и понимал, что решение Марии – окончательное, что не остается ничего, только ждать, пока пройдет время. Однако ночью за работу принималась фантазия, она заставляла меня, словно больного лихорадкой, грезить о невозможном, и, отбросив решения, принятые днем, я выбегал в темноте из дома и бродил там, где она ходила, или вокруг ее дома. Теперь я стеснялся спрашивать о ней у швейцара в «Атлантике» и довольствовался тем, что следил издалека. Так прошло пять дней. Каждую ночь я видел ее во сне. Ближе, чем раньше.

На пятый день, поняв, что она вновь не вышла на работу, я позвонил из одного кафе в «Атлантик» и спросил Марию Пудер. Мне сказали, что она отсутствует уже несколько дней по болезни. Значит, она в самом деле тяжело заболела. Разве я в этом сомневался? Почему я ждал подтверждения, чтобы поверить, что она больна? Она бы не стала менять время работы, чтобы спрятаться от меня, и не стала бы просить швейцаров прогнать меня. Я направился к ее дому, решив разбудить ее, даже если она спит. Сложившиеся между нами отношения позволяли мне поступить так, несмотря ни на что. Глупо было придавать значение утренней сцене после ночных возлияний.

Задыхаясь, я поднялся по лестнице и, чтобы не успеть засомневаться и передумать, быстро поднес руку к звонку, коротко позвонил и стал ждать. Внутри было тихо. Я позвонил еще несколько раз, долго. Я ждал услышать звук шагов, но все было тихо. Приоткрылась дверь напротив, и сонная молодая служанка спросила:

– Что вам нужно?

– Нужны жильцы этой квартиры!

Внимательно рассмотрев меня, она нелюбезно ответила:

– Никого нет!

Сердце мое забилось.

– Они переехали?

Мое беспокойство явно несколько смягчило ее, и, покачав головой, она ответила:

– Нет, мать ее еще в Праге. Сама она заболела, а так как смотреть за ней некому, участковый врач и отправил ее в больницу!

Я подскочил к девушке:

– Что с ней? Чем она больна? Тяжело? В какую больницу ее отправили? Когда?

Служанка в недоумении отступила на шаг:

– Да не кричите вы так! Всех перебудите! Два дня назад ее увезли. Кажется, в «Шаритэ».

Даже не поблагодарив, я бросился вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки. У первого встречного полицейского я узнал, где находится клиника «Шаритэ». Я не знал, зачем шел туда. Огромное каменное здание повергало в трепет. Однако я смело направился к главному входу и позвонил в сторожку швейцара.

Швейцар был несколько более вежлив, чем того заслуживал полуночный посетитель, заставивший его выйти из тепла в такой холод, однако не имел никаких сведений, интересных для меня. Он ничего не знал ни о такой женщине, ни о ее болезни, ни о том, куда ее положили. На каждый мой вопрос он заученно улыбался: «Сударь, приходите завтра в девять, вот все и узнаете!»

Той ночью я по-настоящему понял, как я люблю Марию Пудер. Всю ночь я думал только о ней и до утра бродил вдоль высокого каменного забора. Я смотрел в окна больницы; во многих желтел тусклый свет. Я старался предположить, за каким из этих окон Мария. Мне хотелось быть рядом с ней, служить ей, вытирать пот с ее лба.

Тем вечером я понял, что один человек может привязаться к другому сильнее, чем к жизни. Еще я понял, что если потеряю ее, то мне не останется в этом мире ничего, кроме жалкого существования, и буду я катиться по земле, как пустой орех.

Ветер сдувал снег со стен, залепляя мне глаза. На пустынных улицах было тихо. Иногда в ворота клиники въезжала белая машина «Скорой помощи», а через некоторое время выезжала снова. Мимо второй раз прошел полицейский и подозрительно оглядел меня, а на третий раз спросил, почему я здесь хожу. Я ответил, что у меня в больнице знакомый, тогда он посоветовал мне пойти отдохнуть и прийти завтра; однако в последующие разы не говорил ничего, а лишь сочувственно смотрел на меня.

Начало светать, улицы постепенно оживали. Автомобилей, заезжавших и выезжавших из многочисленных ворот клиники, стало больше. Ровно в девять часов, хотя день был не для посещений, я попросил у дежурного врача позволения увидеть больную. Должно быть, выражение моего лица стало причиной того, что для меня сделали исключение.

Мария Пудер лежала в одноместной палате. Меня привела медсестра, она попросила долго не разговаривать, чтобы не утомлять больную. У Марии был плеврит. Но врач считал, что болезнь неопасна. Мария подняла голову, увидела меня и заулыбалась. Затем на ее лице появилось беспокойство. Как только медсестра вышла из палаты, Мария спросила:

– Что с тобой случилось, Раиф?

Ее голос ничуть не изменился. Только бледное лицо приобрело желтоватый оттенок. Я подошел к ней:

– А с тобой что случилось? Ты только посмотри!

– Ничего… Скоро пройдет… Но у тебя такой измученный вид!