Мадрапур

Все это время Блаватский молчит. Он внезапно стал очень пассивным и очень скромным, наш суперсыщик. У него из-под носа крадут восемь коробок с лекарством, вне всякого сомнения сильнодействующим, а он себе в ус не дует, не предпринимает никаких шагов для расследования. Никого не допрашивает. Никого не подозревает. Даже самого подозрительного из всех, того, кого несомненно следует считать преступником…

Раздается сухой щелчок. Миссис Бойд, которая опрыскала себя туалетной водой, захлопывает сумку крокодиловой кожи, кладёт её себе на колени и, раздражённо уставив свой круглый глаз на Христопулоса, говорит с бостонским акцентом:

— Мистер Блаватский, почему вы не спросите у мистера Христопулоса, что ему понадобилось в galley в два часа ночи, именно тогда, когда бортпроводница уволокла мистера Серджиуса в хвост самолёта?

Я гляжу на неё во все глаза. Я потрясён. Но не тем, что она обвиняет грека, а тем, что таким образом подтверждается реальность случившегося со мной в эту ночь. Я бросаю взгляд на бортпроводницу. Она хранит полную невозмутимость. Лицо — точно маска. Но, с другой стороны, возможно ли себе представить, чтобы каюта располагалась в самом хвосте самолёта и чтобы у меня хватило сил добраться туда даже с помощью бортпроводницы?

Реакция Христопулоса оказывается хоть и запоздалой, но весьма бурной.

— Замолчите, вы, старая дура! — кричит он, весь дёргаясь и сочась потом, и от него незамедлительно начинает исходить тяжёлый запах. — Я и с кресла не вставал этой ночью!

Его жирные, толстые руки мечутся во все стороны, щупают жёлтый галстук, ширинку, следы перстней у основания пальцев.

— Вы лжёте, мсье, — резко обрывает его миссис Банистер. — Я тоже вас видела. Я решила, что вы проголодались и, пользуясь затянувшимся отсутствием бортпроводницы, решили отправиться в galley в поисках съестного. Но, как я вижу, истина оказалась в другом! Вы завладели онирилом! Единственным лекарством, которое имеется у нас на борту! И которое было заготовлено в количестве, достаточном для того, чтобы его можно было раздать в случае надобности всем пассажирам!

— Здесь вы несколько поспешили с выводами, мадам, — говорит Караман, в то время как Блаватский, чего я никак не могу объяснить, молча и безучастно сидит в своём кресле, сложив на коленях руки. Караман продолжает: — Нет ничего необычного в том, что на борту самолёта имеются на случай чрезвычайных обстоятельств какие-то медикаменты. Это вовсе не означает, что их будут всем раздавать.

Наступает пауза; для всех очевидно, что своей репликой Караман уводит дискуссию в сторону. Впрочем, его тезис тут же опровергается человеком, от которого мы меньше всего могли это ожидать.

— Прошу прощения, — говорит бортпроводница. — Онирил был как раз предназначен исключительно для того, чтобы в случае надобности раздать его всем пассажирам.

— Откуда вам это известно? — спрашивает Блаватский, вдруг обретя в отношении бортпроводницы изрядную долю былой агрессивности.

Бортпроводница ничуть не смущается. Она отвечает ровным тоном:

— Это было частью моих инструкций.

— Записанных на том клочке бумаги, который вы потеряли, — констатирует, ухмыляясь, Блаватский.

— Да, — спокойно подтверждает бортпроводница.

Лжёт она или нет? Этого я не знаю. У меня в памяти всплывают некоторые детали, и я спрашиваю себя, не поддерживала ли бортпроводница с самого начала контакт с Землёй — может быть, с помощью передатчика, спрятанного в galley.

— Но в таком случае, — говорит, обращаясь к бортпроводнице, миссис Банистер, — вы должны были нам об этом сказать.

— Вовсе нет, — чуть дрогнувшим голосом говорит бортпроводница. — Мне были даны совершенно точные инструкции; чтобы сказать вам об онириле, мне нужно было разрешение Земли.

После чего круг погружается в молчание. Караман хранит полную невозмутимость. Блаватский неподвижно застыл, и глаза его за толстыми стёклами очков абсолютно не видны. На Христопулоса он даже не смотрит и выглядит хмурым и удрученным.

— Мерзавец! — неожиданно кричит Пако, поворачиваясь в сторону грека. — Вам было мало выманивать у своих спутников деньги под фальшивым предлогом так называемого карточного долга! Теперь вы крадёте лекарства! Так вот, вы сейчас же вернёте бортпроводнице эти коробки, или я разобью вашу поганую морду!

— Это ложь! У меня их нет! — кричит Христопулос, и его руки негодующе мечутся во всех направлениях. — А что касается морды, это я вам её разобью!

— Господа, господа, — без особой убеждённости говорит Караман.

— Мандзони, — говорит миссис Банистер тоном, каким сюзерен обращается к своему вассалу, когда даёт ему рыцарское поручение, — помогите мсье Пако отобрать у этого проходимца то, что он украл.

— Хорошо, мадам, — говорит, слегка бледнея, Мандзони.

Это трогательно или, если хотите, комично: Мандзони встаёт, расправляет плечи и в своём белоснежном одеянии, точно карающий ангел, идёт на Христопулоса. Не знаю, умеет ли и любит ли Мандзони драться, но его рост, ширина плеч и решительная походка оказывают чудотворное действие.