Мадрапур

— Ну так вот, нравится вам это или нет, но я продолжу свои расспросы. Вас, может быть, и устраивает полная невозможность что-нибудь понять и вообще вся эта вереница тайн и загадок, но я намерен прояснить ситуацию. Мадемуазель, — продолжает он, теперь уж более вежливым тоном, — ещё несколько вопросов, если не возражаете. Кто предписал вам забрать у пассажиров не только их паспорта, но и всю имеющуюся у них наличность и дорожные чеки?

— Человек, позвонивший мне по телефону.

— Это совершенно из ряда вон выходящая процедура. Я бы даже сказал, оскорбительная. Вы ничего об этом не спросили?

— Я уже вам сказала, — устало говорит бортпроводница. — Я не успела. Он повесил трубку.

— Вам следовало перезвонить.

— Но кому? Я не знала его фамилии.

Выдержав небольшую паузу, Блаватский продолжает:

— Я бы хотел вернуться к объявлению. Вы читаете его, мадам Мюрзек находит, что оно неполно, и настаивает на том, чтобы вы получили дополнительные сведения у командира корабля. Тогда вы заходите в кабину пилотов и обнаруживаете, что в ней никого нет. Это было, разумеется, для вас потрясением?

— Разумеется, — отвечает бортпроводница, но дальше об этом не распространяется.

— И, однако, когда вы возвращаетесь в первый класс, вы молчите. Почему?

Я с раздражением говорю:

— Вы ровным счётом ничего не проясняете, Блаватский. Вы топчетесь на одном месте. Мадам Мюрзек этот вопрос бортпроводнице уже задавала, и бортпроводница уже ей ответила.

— Что ж, пусть она повторит свой ответ.

— Моя роль на борту — не тревожить пассажиров, а их успокаивать.

— Такова, в самом деле, ваша профессиональная мотивировка. Имели ли вы ещё какую-нибудь другую?

— Какую же другую могла я иметь? — с неожиданной горячностью говорит бортпроводница. — В конце концов, самолёт ведь летел, он поднялся в воздух без экипажа. Следовательно, он мог точно так же приземлиться. Зачем зря волновать пассажиров?

— Перейдём к следующему пункту, — говорит Блаватский, и в глубине его глаз вспыхивают огоньки. — Отобрав у нас часы и драгоценности, индус приказал своей помощнице вас обыскать. Почему только вас, почему не других?

Я вижу, что бортпроводница бледнеет, и спешу ей на помощь:

— Но этот вопрос надо было задать индусу!

— Да замолчите же вы, Серджиус! — кричит Блаватский и гневно вскидывает вверх свои короткие толстые руки. — Своими идиотскими репликами вы только всё запутываете!

— Я никому не позволю говорить со мной в таком тоне! Вы сами идиот! — говорю я, отстёгиваю ремень и наполовину приподнимаюсь в кресле.

Должно быть, у Карамана создаётся впечатление, что я сейчас брошусь на Блаватского, потому что он наклоняется, протягивает вперёд руки и торопливо говорит:

— Господа, господа! Не будем вкладывать в нашу дискуссию столько страсти!

В ту же секунду бортпроводница, ни слова не говоря, хватает меня за левую руку и с поспешностью тянет назад. Я снова сажусь.

— Мне кажется, — с дергающейся губой и взлётевшими вверх бровями говорит Караман, в восторге оттого, что ему выпала роль арбитра в споре двух «англосаксов», — мне кажется, что мистеру Блаватскому не следовало так поддаваться своему темпераменту и что мистер Серджиус со своей стороны…

— Если мистер Блаватский признает, что первым употребил слово «идиот», — говорю я с натянутым видом, — я готов взять это слово назад.

— Пусть будет так, старина, — с чудовищной наглостью говорит Блаватский тоном человека, перед которым только что извинились, — я, со своей стороны, на вас не сержусь.

— В таком случае я не беру никаких своих слов назад, — в полной ярости говорю я без малейшего желания кого-нибудь позабавить.

Но, приняв это заявление за юмор, все начинают смеяться, и Блаватский с добродушием, не знаю, искренним или притворным, присоединяется к общему смеху. Я в свою очередь выдавливаю из себя улыбку, на чём инцидент угасает.

— Должен, однако, сказать, — говорит Караман, незамедлительно и с большой охотой беря на себя роль судьи, — что вопрос, который задал мистер Блаватский, представляется мне весьма и весьма существенным. Мадемуазель, расположены ли вы на него ответить? Речь идёт о том, чтобы узнать, по какой причине вы оказались единственной из нас, кого индусы подвергли обыску.

— Я и не отказывалась ответить, — кротким голосом отзывается бортпроводница. — Я просто была удивлена тем, какой смысл вложил мистер Блаватский в свой вопрос. Послушать мистера Блаватского, я должна была заранее знать причину, по которой индус велел обыскать только меня одну.

— Заранее — нет, — говорит Караман. — Но потом?

— Потом я, естественно, поняла, почему он велел меня обыскать.

— Ну так что ж, — говорит Караман с подчёркнутой галантностью, которая, будучи обращена к бортпроводнице, бесит меня не меньше, чем агрессивность Блаватского, — не скажете ли вы нам, мадемуазель, что именно вы поняли?

— В том-то и вся сложность, — тревожным голосом отвечает бортпроводница. — Я не знаю, должна ли я это говорить.

Караман поднимает брови.

— Почему же? — спрашивает он чуть дрогнувшим голосом.