Маджонг

Французскую брошюру, раздобытую когда-то Стариком Качаловым, они перевели не целиком — только правила игры и подсчета очков. Названия Больших игр остались непереведенными.

— Комбинация называется «Неопытный игрок», — ласково улыбнулся Старик Качалов. — Я нахожу это название удачным.

— Издеваешься? — не поверил Зеленый Фирштейн. — Это мелко, Качалов.

— Учите язык доктора Гильотена и маркиза де Сада, дорогой мой. И вы значительно реже будете попадать в глупые ситуации вроде этой. Комбинация из последовательности от единицы до семерки одной масти, четырех ветров и панга на драконах называется «Неопытный игрок» и стоит семьсот очков.

— Ну, хорошо, допустим, — согласился Зеленый Фирштейн. — Но все равно это круто! Учись играть, Старик! А с доктором Гильотеном разобрался еще революционный французский народ. И язык ему не помог.

— Распространенное заблуждение, — невозмутимо отреагировал Качалов. — И кстати, хорошо объяснимое. Многим отчего-то хотелось отправить доктора Гильотена на гильотину. Возможно, им этот каламбур просто казался забавным. Но доктор умер своей смертью в год ссылки Наполеона на Эльбу.

— Скучно с тобой, Качалов, — зевнул Зеленый Фирштейн. — Все ты знаешь. А Большие игры не играешь.

— Знаю я не все, но многое. Возможно, поэтому и не играю Большие игры. И не только в маджонге.

Глава седьмая Альбом акватинт

Каждому раунду соответствует одноименный ветер, который является для всех игроков преимущественным. Кроме того, в каждой игре у каждого игрока есть собственный ветер.

Правила игры. Раздел «Игра».

— Кирхер, — мгновенно решил Енот Семенов разглядев на стене павильона небольшую гравюру. На ней была круглая Земля, источенная ходами, через которые исходил жар, а по заполненной морями поверхности планеты, гонимые ветрами, неслись небольшие парусники. Вверху сообщалось: Occulta incendia spargit.

«Нет, — тут же одернул он себя. — Какой еще Кирхер? Откуда ему здесь взяться?»

Рядом с гравюрой висел печальный муравьед, извлеченный из Брема, сцена из семейной жизни мраморных хрущей, позаимствованная у Фабра, чуть дальше — литография конца XIX века, изображавшая план Ближних пещер Лавры, составленный Иннокентием Гизелем в 1674 году.

«А почему не Кирхер? — подумав, спросил себя Семенов. — Брем, Фабр, Иннокентий Гизель. В такой компании кто угодно появиться может. Хоть бы и Кирхер». Он огляделся в поисках Бидона. В павильоне было пусто, серо и сыро. По утрам в этом дальнем углу Петровки вообще мало кто появлялся.

Семенов положил папку на ближнюю полку и снял гравюру со стены. Конечно, он ошибся, это были не «Вулканы» из амстердамского издания «Mundus subterraneus» 1678 года иезуита Атанасиуса Кирхера. Не то чтобы эти «Вулканы» представляли для Енота Семенова какую-то особенную ценность, но было бы приятно купить ее здесь по цене муравьеда из Брема.

Семенов собирал гравюры, но не любил места, где торгуют книгами. Когда-то давно, когда Енотом он уже был, а писателем еще нет, Семенов торчал на Петровке сутками и даже квартиру снял недалеко от рынка. Но что теперь вспоминать? С тех прошло много времени — жизнь прошла — Семенов сменил все, даже имя. Он женился дважды и дважды развелся, стал писателем и перестал читать книги. Кондитеры не едят шоколад, а писатели не читают чужие книги, что тут странного? Они читают только рецензии и статьи: критические статьи в литературных журналах и хвалебные в глянцевых. Возможно, у кого-то иначе, а у Енота Семенова именно так. Критики считают его плохим писателем, а глянцевые журналисты — модным. Несколько лет Семенов пытался выправить этот досадный перекос и даже что-то кому-то доказывал, но когда одна за другой у него вышли четыре книги в Европе — одна во Франции и три в Германии, — он решил, что доказывать уже ничего не нужно. Все и так доказано. В Европе и критики, и глянцевые журналисты были едины во мнении. Они определили Енота Семенова в категорию крепких беллетристов, готовых аккуратно выдавать роман в год. Большего от него не требовалось. И вроде бы жизнь наладилась, но в местах, где торгуют книгами, Семенов старался бывать пореже. Он бы там и вовсе не появлялся, когда бы не страсть к собиранию гравюр.

В левом нижнем углу несостоявшихся «Вулканов» Семенов разглядел едва заметный курсив: Wolfg Joseph Kadoriza del Lincij.

— Кадорица, — повторил он, глядя на приближавшегося к нему Бидона, пылавшего свежевыкрашенной шевелюрой. — Кадорица. Кирилл, кто такой Кадорица?

— Впервые слышу, — ответил Бидон, повертев в руках гравюру, и не соврал.