Маджонг

— Леночка, — проворчал он в трубку, — ты меня совсем забыла. Мне уже нужно представляться или все-таки вспомнишь?

— Виталий Петрович, — обрадовалась Рудокопова звонку старика. — Я свинья, конечно, и нет мне прощения. Столько раз проезжала мимо вашего дома и думала, что в следующий раз обязательно заеду.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Малевич. — Я же все понимаю. У тебя дела миллионные, где тут найдешь минуту забежать к старику книжки полистать. Но, думаю, завтра будет как раз тот случай.

— Завтра?

— Ко мне тут человек один приезжал. Показывал альбом и кое-какие старые бумаги. Отчего-то я думаю, что эти бумаги будут тебе интересны. Может, и ошибаюсь, конечно, но если бы ты завтра утром, часов, например, в одиннадцать, меня навестила, то я, пожалуй, назначил бы ему на двенадцать.

— А что за бумаги-то, Виталий Петрович?

— Ерунда разная. Счета какие-то, расчеты. Все вперемешку. И среди них несколько страниц одной рукописи. А до меня уже дошли тут кое-какие слухи.

— Ну и город у нас.

— И всегда таким был. Так как, найдешь завтра полтора часа для меня?

— В одиннадцать буду обязательно, — пообещала Рудокопова.

Малевича она знала много лет, с тех еще времен, когда он работал в архитектурном управлении и дружил с ее родителями. Немалая часть их домашней библиотеки была собрана благодаря Малевичу, и ему же отдала ее Рудокопова, уезжая в Италию. Вернувшись, она нередко советовалась с ним, когда попадалось что-то интересное.

Но она ни слова не говорила ему о рукописях Гоголя. Хорошо, конечно, что Малевич первым делом позвонил ей. Это хорошо. А все остальное — не очень.

* * *

Старик заметно сдал за то время, что они не виделись. Очки с толстенными стеклами, две вязаные кофты, какие-то бесформенные штаны, повисшие на расплывшемся животе, сношенные шлепанцы. Рудокопова помнила его высоким брюнетом с красивой сединой, легким и ироничным. Двадцать пять лет назад.

— А ты, Леночка, все хорошеешь, — поправил очки и словно ответил ей Малевич. — Мне бы так. Ну, идем.

Бурча какие-то слова о том, что она невозможно похожа на мать, а еще больше на бабушку, он провел ее в заставленную шкафами с книгами гостиную. И тут же сунул в руки несколько десятков ксерокопированных страниц.

— Ну-ка, глянь. Может, это вовсе не то, что ты ищешь. Ночь едва спал, представь, переживал. Не зря ли тебя обнадежил.

Рудокопова глянула и немедленно узнала почерк. Ее отрывок и этот были написаны одной рукой.

— Спасибо, Виталий Петрович, — кивнула она. — Это именно то, что я ищу.

— Ну, слава богу, — вздохнул старик. — Тогда ты читай, а я пойду приготовлю чай. Или ты пьешь кофе?

— Да, я — кофе.

* * *

— Заманчивое предложение, ваше сиятельство. Но вот как быть мне с моей бричкой?

— Не беспокойся ты о ней, — воскликнул князь. — Доедут твои молодцы, что с ними станется? Дня за три доберутся. А ты, чем по дорогам эти три дня трястись, завтра уж в обед по Хрещатицкой улице прогуливаться будешь. К слову, там новый театр недавно поставили. Ну так что? Едешь ли?!

И никакого ответа не дожидаясь, князь приказал вещи Чичикова все как есть нести в свою карету.

Точно во сне расплатился Чичиков с корчмарем и изумленным Селифану с Петрушкой велел добираться до Киева без него. Едва отдал он последние указания, как тут же остановилась перед ним карета князя, сама собой открылась дверь, и вот уж сидит он на мягких сиденьях красного бархата, за красными же занавесками. Вскоре хлопнула другая дверь, и князь усмехнулся ему из противуположного угла кареты.

— Трогай, — негромко сказал князь, пристально глядя прямо в глаза Чичикову.

Что-то крикнул кучер и щелкнул кнутом. За окном, качнувшись, проплыла корчма; мелькнула и тут же пропала собственная бричка Павла Ивановича, а рядом с ней вытянутое и желтое, как линь, лицо Селифана. Потом все исчезло. Вокруг них опять был только лес, засыпанные сырым тяжелым снегом деревья и бесконечная ночь. Неизъяснимая тоска охватила Чичикова. Вдруг захотел он вырваться из этой проклятой кареты, бежать прочь от непонятного князя со странным и невнятным именем. Попытался было незаметно толкнуть дверь, но та не поддалась. Князь все так же внимательно глядел в его сторону, а за окном бесшумно и стремительно скользил ночной лес.

— Что ж, Чичиков, — продолжил князь, все никак не отводя взора, — не пришло ли время нам поговорить?

— Ваше сиятельство. Да чем же мы занимались всю эту ночь, как не говорили? — совсем растерялся Чичиков.

— Пришло время нам поговорить, — повторил князь, словно не слышал последних его слов.

— Мне что-то нехорошо, ваше сиятельство, — пробормотал Чичиков и, уже не кроясь, навалился на ручку двери. — Позвольте выйти! Мне нехорошо.

Но дверь все не отворялась. За окном не было видно ни деревьев, ни даже снега — только мрак и тьма окружали карету.

— Сколько душ ты купил, Чичиков? Три тысячи, как говорят?

— Только три, ваше сиятельство.

— Только три. Да еще земля под Херсоном. Да Селифан с Петрушкою. Так ты богат! Ты богат. И ведь этого ты и хотел. Теперь доволен ли, Чичиков?

Чичиков молчал, не зная, что ему ответить, не понимая, к чему клонит князь.