Маэстра

– Я подумала… Я хотела… Но не была уверена, – залепетала я, неуклюже оправдываясь, словно провинившаяся школьница, тут же разозлилась на себя, но остановиться уже не могла.

– Думаю, тебе лучше забрать свои вещи и покинуть нас, согласна? – холодно перебил меня Руперт.

– Вы… вы что, меня увольняете?!

– Что ж, если ты предпочитаешь такую формулировку, то – да, увольняю!

Я совсем растерялась. Вместо того чтобы возразить, попытаться защитить себя, я взяла и расплакалась. Абсурд! Давно сдерживаемые слезы от бессилия и невозможности получить желаемое брызнули из глаз, как будто пробившийся сквозь землю гейзер, и я поневоле оказалась в положении женщины, униженной мужчиной. На глаза навернулись крупные горячие слезы ярости. Ясно, Руперт что-то скрывает! Да он даже приглашение на эту идиотскую вечеринку дал мне только для того, чтобы задобрить и заставить замолчать! Но так ведь нельзя! Я же пытаюсь поступить правильно, сделать все как надо!

– Руперт, прошу вас, выслушайте меня! Я не делала ничего плохого, я все вам объясню!

– Меня не интересуют твои объяснения!

В отдел мы возвращались молча. Я шла по узким коридорам, а он следовал за мной, как охранник, ведущий по тюремным коридорам заключенного. Потом, сложив руки на груди, стоял и смотрел, как я собираю все, что валяется на моем столе, и засовываю в дипломат, на дне которого лежало платье и туфли для клуба. Мне не хотелось даже смотреть на них.

– Ты готова? – спросил он, и я обреченно кивнула. – Тогда будь любезна сдать пропуск. Думаю, мне не придется просить охрану проводить тебя к выходу. Все, Джудит, ты свободна!

Протягивая ему пропуск, я думала о полковнике Моррисе. О том, что я была практически в услужении у Руперта: забирала его костюмы из ателье, рубашки из прачечной, отвечала на телефонные звонки, работала сверхурочно в библиотеке и архивах, стараясь доказать, что чего-то стою, что я умнее, сообразительнее и способнее других. Я работала покорно и усердно. Ни разу не показала, что чувствую себя униженной и исключенной из круга приближенных. Ни разу не дала понять им – Лоре, Оливеру и Руперту, – что чувствую себя принадлежащей к иному кругу, хотя, сказать по правде, мой оксбриджский диплом котировался куда выше, чем все их дипломы, вместе взятые! Я и правда верила: если буду усердно трудиться, то со временем смогу подняться до их уровня. Конечно, я никогда не питала иллюзий насчет того, что Руперт ценит меня или хотя бы уважает, но думала, что хотя бы могу быть полезным, стóящим работником. Какой же я была дурой!

– Теперь вы возьмете на мое место Анджелику? – спросила я таким обиженным, детским голосом, что даже самой стало противно.

– Это тебя не касается. А теперь будь добра покинуть помещение!

Я подняла залитое слезами лицо и посмотрела ему в глаза. Каково это – проснуться утром и не пойти на Принс-стрит? Не войти в прохладное фойе, не коснуться шершавых резных перил знакомой лестницы? Я упустила свой шанс. Мне удалось ненадолго заглянуть за ворота запретного сада, пусть ненадолго, но все-таки на какое-то время я стала частью того мира и каждый день поднималась еще немного выше. Я подумала о том, как мне снова придется рассылать резюме и что из этого выйдет. Я все испортила. Потеряла контроль. Я позволила себе хотеть слишком многого, хотеть слишком сильно, я поступила опрометчиво! Дура, дура, дура! Я позволила себе не злиться на всех и вся, а сыграть в Поллианну, наивную дурочку, которая решила взять и помочь всем несчастным детишкам! Гнев всегда помогал мне, а я позволила себе избавиться от него! Гнев помогал мне держать голову высоко и не вешать нос, гнев помогал мне выдерживать агрессию и презрение. Гнев помог мне поступить в университет после заштатной общеобразовательной школы, он был моей силой и утешением. На мгновение я испытала это раскаленное добела, жгучее ощущение внутри себя и представила себе окровавленное лицо Руперта, склонившегося в три погибели над компьютером. Ну давай, соблазнял меня Гнев, всего разочек, ну же! На моем дипломате на углах были латунные замки, и я представила себе, как от души двину этой сволочи в висок, но до этого доводить не обязательно. Кулаки и челюсти непроизвольно сжались, на руках выступили вены, мне хотелось вцепиться ему в горло. Руперт пристально наблюдал за мной, и в его глазах мелькнула тревога. Вот и все, этого-то мне и было надо!

– Знаете, что я вам скажу, Руперт, – невозмутимо произнесла я, – вы настоящий сукин сын! Толстожопый, бесталанный сукин сын, который мнит себя пупом мира!

– Убирайся отсюда! – побагровел он, и в этот момент я перестала понимать, кого из нас я презираю больше.