Маэстро

– Ты слышал ее. Она чувствует музыку сердцем. Твоя опера на языке сердец говорит. Они обречены понравиться друг другу, – Маргарита провела рукой по волне иссиня-черных волос мужа.

Раздражение сменилось нежностью на лице Джузеппе. Развернувшись на заскрипевшем табурете, он обнял жену и зарылся лицом в складки ее ночного платья. Она обвила руками его голову.

– Это наш шанс покончить с омерзительной и бесконечной борьбой с никчемной бедностью, Герита, – почти прошептал он.

– И ты его не упустишь. А теперь иди спать, тебе нужно отдохнуть, – ответила она.

Через час послушавшийся жену молодой композитор Верди мирно спал в своей постели. В эркере с двустворчатым окном его спальни стояла колыбель. В ней сладко посапывал шестимесячный ангел. На его чепчике искусной рукой было вышито: «Ичилио Романо Верди». Маргарита сидела укрытая пледом в плетеном кресле-качалке рядом с колыбелью. В ее руках был очень похожий детский чепец. Она ласкала кончиками пальцев вышитые на нем тем же манером «Вирджиния Мария Верди». И Маргарита плакала. Плакала горько, но беззвучно, чтобы не разбудить мужа.

На следующее утро, ровно в десять, как и было назначено, Джузеппе Верди стоял в шикарно обставленной просторной гостиной апартаментов Джузеппины Стреппони. В руке он крепко сжимал папку с партитурой своей первой оперы. Джузеппина приветствовала его безупречной в очаровательной дружелюбности улыбкой.

Глава 2

– Синьорина Стреппони, мое почтение. Я безмерно благодарен за то, что вы смогли уделить мне время, – Верди, насколько мог, элегантно поклонился.

– Рада нашему знакомству, синьор Верди. Говорят, ваша музыка заслуживает внимания.

Джузеппина невольно улыбнулась, наблюдая, как худой неловкий молодой человек в неказистом потертом черном сюртуке (костюм у Темистокле он так и не одолжил) пытался скрыть неуверенность за чрезмерно выпрямленной спиной и излишне серьезным выражением лица.

– Ваша первая опера? – произнесла она, кивнув на папку в руках Джузеппе.

– Первая, синьорина, – подтвердил он.

Верди чувствовал себя пьяным. Все в этой комнате, даже едва уловимый изысканный и утонченный цветочный аромат, было олицетворением той жизни, к которой он неудержимо стремился и внутри которой оказался впервые. Сердце его столь бешено колотилось, что почти все силы уходили только на то, чтобы это скрыть. В таких домах ему бывать еще не приходилось, как и находиться в одной комнате с такой особой, как синьорина Стреппони. Безупречная грация, подлинный аристократизм. От взгляда и поворота головы до элегантного узора, вышитого на атласной ленте, обнимающей талию. Джузеппина была на два года младше Верди, но он чувствовал себя сельским неотесанным мальчишкой рядом со знатной дамой. Единственным, что выбивалось из общей картины королевской роскоши, был простенький браслет из речного жемчуга на ее запястье. Верди и сам удивился, что обратил на него внимание.

– Довольно амбициозное решение – избрать для своей дебютной постановки стены Ла Скала… – она проверяла его на прочность.

– При всем уважении, синьорина, я искренне верю, что если у человека достаточно амбиций и мужества, чтобы стремиться к цели, возможно все, – проговорил он и изумился, насколько спокойно и уверенно звучал его голос.

Верди показалось, что ей понравился ответ. Еще одна лучезарная улыбка, и Джузеппина элегантным жестом пригласила его к открытому роялю в углу комнаты. Снова немного неуклюже поклонившись, Верди подошел к инструменту. Идеально черный, лоснящийся на солнце корпус, блестящие золотом струны, белые, как будто никогда и никем не тронутые клавиши. Верди сел на резной табурет, поставил на пюпитр партитуру, глубоко вздохнул и начал играть.

Трепетная, как порхание бабочки, мелодия медленно обрастала аккордами, становясь все более захватывающей и объемной. Джузеппина прохаживалась по комнате, все глубже и глубже погружаясь в мир, в который приглашали ее звуки. Что-то новое, необузданное, чарующее и увлекательно непредсказуемое было в путешествии мелодии, которая бурлящим потоком разливалась сейчас по ее дому.

Профессиональное чутье Джузеппину не подводило никогда, она работала с лучшими композиторами своего времени – Доницетти, Беллини, великим Россини. К концу увертюры у нее не было сомнений в том, что эта опера написана рукой гения, способного затмить их всех.

Он играл уже двадцать минут, а партитура все еще оставалась на первой странице. Джузеппина подошла к роялю и увидела, что глаза Верди закрыты. Ему не нужны были нотные листы, он помнил свою оперу наизусть. Музыка меняла ритм, печальные пианиссимо уходили в крещендо, громогласные раскаты аккордов сменялись кокетливыми переливами. Джузеппина разглядывала Верди: его лицо, его движения. Он уже не выглядел неловким или неуверенным. Теперь он был чародеем, вершащим танец звуков.