Маэстро

Зазвучали лишние, мешающиеся с музыкой аккорды – это засвистели пули, пытающиеся поразить бесстрашного Гавроша. Марик легко уворачивался от них, продолжая свои веселые куплеты.

Я не беру с ханжей примера,

И это по вине Вольтера.

А бедность мною, как в серсо,

Играет по вине Руссо.

Еще один громкий аккорд вмешался в льющийся мотив песенки – вражеская пуля, все-таки доставшая дерзкого мальчишку. Марик пошатнулся, рухнул в пыль на одно колено, но впереди еще куплет.

Я пташка малого размера,

И это по вине Вольтера.

Но могут на меня лассо

Накинуть по вине…

И свалился на землю. Очень эмоционально свалился, в последний момент понял, что можно было и полегче. Земля-то утоптанная, жесткая. Но чего не сделаешь ради искусства. Почему же такая тишина? Марик осторожно приоткрыл один глаз и тут же зажмурился снова, потому что на него обрушился град аплодисментов. Кажется, кто-то даже кричал «браво».

Марик поднялся, отряхнул коленки. Из-за занавеса появилась Ленка-Козетта и Толик-Вальжан, он же Тенардье. Рудик смущенно выглядывал из окна. Марик махнул ему, мол, иди сюда, чего уж. И краснеющий Рудик перелез через подоконник и присоединился к ним. Ребята кланялись, принимали поздравления. И вдруг в аплодирующей толпе Марик заметил дедушку Азада. Он стоял позади всех, прислонившись к фонарному столбу, и внимательно следил за происходящим. Дедушка улыбался. И вот тогда Марик почувствовал, что он по-настоящему счастлив.

Часть 2

Мне казалось, что Марат пел всегда. Марат и его голос существовали как единое целое, и не важно, пел он со сцены про отважных революционеров или солнечную Италию (еще одна наша общая страсть), или дома для единственного слушателя исполнял серенаду влюбленного гасконца, давал интервью телевизионщикам, как всегда порыкивая, чтобы быстрее снимали, без дублей – он ненавидел повторять одно и то же, или кричал мне из комнаты в кухню, что сейчас умрет без бутерброда с докторской колбасой. Не важно. Для меня его голос всегда звучал одинаково волшебно. Низкий, с едва уловимой хрипотцой, с перекатывающимся «р-р-р». Волшебный.

Марат бы меня поправил, сказал бы, что люди запоминают не голос, а тембр. Ту особую окраску, которая складывается из тысячи мелочей: от строения носоглотки до количества выкуренных сигарет. Марат много курил всегда. И ел мороженое. Я поражалась, как можно так легкомысленно относиться к самому ценному, что у тебя есть? Впрочем, он ко всему относился легко. И сейчас мне кажется, в этом и была его мудрость. Он уже тогда понимал, что нам ничего не принадлежит. Талант, голос, слава – все дано на время и исчезнет так же, как когда-то появилось. И нет смысла чахнуть над иллюзорным златом, надо наслаждаться каждой прожитой минутой. И пока его коллеги наматывали шарфы вокруг драгоценного горла и требовали горячий чай за кулисы, Марат грыз (именно грыз, он любил откусывать большие куски!) мороженое и запивал ледяным молоком прямо из холодильника.

– Пока голос есть, от пары эскимо он не пострадает. А если его уже нет, никакой чай не спасет, – часто повторял он.

Коллеги по сцене обижались.