Маэстро

– Ну отдайте Волку! Поймите, у меня совершенно другой образ, другой голос. У меня нет нужных красок в тембре!

Марат, конечно, лукавил. Он просто не хотел выходить в образе мальчика с плаката и под развевающимися флагами петь о славе трудового народа. Терпеть не мог и такие песни, и такие концерты. Они спорили с редактором, и вдруг из первого ряда, где сидело несколько человек, принимающих концерт, поднялся невыразительный дядечка в очках.

– Товарищ Агдавлетов, вы нас всех задерживаете, – недовольно заявил он. – Мне кажется, вы не совсем точно понимаете ситуацию. Ответственные товарищи возложили на вас обязанность спеть «Торжественный марш». Вам никто не предлагает выбирать репертуар для этого концерта. Вы не на гастролях, где, думая, что далеко от Москвы можно делать все, что вам захочется, вы поете западную музыку.

«Западную» у него прозвучало как что-то ругательное. Марат напрягся. Он привык, что редакторы с ним считались, а принимающая комиссия редко вмешивалась в вопросы репертуара на последнем прогоне – все номера согласовывались заранее. Но то ли Мопс намутил и не предупредил, что именно придется петь, то ли редакторы намеренно скрыли от него эту информацию, опасаясь, что Агдавлетов просто не приедет, сославшись на гастроли.

– Я же объяснил, что не смогу исполнить эту песню на том профессиональном уровне, которого она заслуживает, – терпеливо проговорил Марик, стараясь не обращать внимания на явный выпад в его сторону, хотя внутри уже закипала ярость.

– Не надо, товарищ Агдавлетов. Все ваши уловки мы прекрасно знаем, – осклабился дядечка. – У одного «металла в голосе не хватает», второй о профессиональном уровне речь завел. Какие-то странные у нас народные артисты, вы не находите, коллеги? То не могут, это не могут. Как же вы звания-то получили? Или у вас, товарищ Агдавлетов, образования не хватает? В Италии вы не доучились, из консерватории вас выгнали.

Марат стиснул зубы. Он прекрасно знал, что огрызаться нельзя. И все-таки смолчать не мог. Очкастый бил по самому больному. Ну да, не было у Марика заветной бумажки, свидетельствовавшей, что он профессиональный певец. Но зачем она ему, позвольте узнать? Когда одно его имя собирает стадионы по всей стране. Когда никто на эстраде, кроме него, не может петь классику? У кого еще почти две полные октавы диапазона?

А очкастый тем временем поменял тон. Положил Марику руку на плечо и улыбнулся:

– Товарищ Агдавлетов, завтра очень ответственный концерт. На нем будет присутствовать сам товарищ Брежнев. Он лично хочет услышать в вашем исполнении «Торжественный марш». Вы ему очень нравитесь.

Впоследствии Марик себя уговаривал, что именно этим очкастый его и купил. Одно дело петь из-под палки, потому что тебе недвусмысленно пригрозили отлучением от сцены. Не зря же разговор зашел об образовании, соответствии званию и репертуаре на гастролях. Марату явно давали понять, что товарищи в курсе всех обстоятельств его биографии, и намекали, что нужно быть сговорчивее. Но Марату хотелось верить, что согласился он петь «Торжественный марш» только из-за личной просьбы Леонида Ильича. К пожилому генсеку он относился с симпатией: после одного мероприятия в неформальной обстановке, на которое приглашали певцов первого эшелона, им удалось несколько минут пообщаться, Брежнев пожал ему руку и сказал несколько одобряющих слов, так важных для начинавшего тогда артиста. Эту поддержку Марик не забыл и «марш» петь согласился.

Но, отработав номер на репетиции, за кулисы ушел все же расстроенный. Рявкнул на Мопса, мол, мы еще обсудим, почему мне заранее не согласовали репертуар, и пошел в гримуборную. Ему предстояло дождаться репетиции финального номера. Тоже радость – выступать первым, а потом три часа торчать за кулисами, ждать завершения концерта. Очевидно, недовольство было написано у него на лице, потому что он вдруг услышал низкий и красивый женский голос:

– Не расстраивайтесь так, Марат. Песня у вас достойная, а своим исполнением вы облагородите любой материал.

Марат обернулся. В проходе стояла Мария Беляева. В нарядном синем платье с шифоновым верхом, в вечернем макияже. Как будто не на репетицию пришла, а на полноценный концерт. Он тогда впервые обратил внимание на ее осанку, поистине королевскую. Да и в целом на фигуру. И голос. Низкий голос приятно волновал.

– На вас просто лица нет, – продолжила Мария. – Хотите чаю? Я только что заварила. Настоящий краснодарский, с гастролей привезла. Верхние листочки, самые вкусные. Не то, что в коробки фасуют. Пойдемте.

И распахнула дверь своей гримерки. Которую ни с кем не делила! Что само по себе поражало – свободных комнат всегда не хватало, и артистов уплотняли вне зависимости от званий и рангов, соблюдая единственный принцип: мальчики к мальчикам, а девочки к девочкам. Но в гримерке Беляевой не было никого, только заварочный чайник, чашка (Мария тут же достала из шкафчика вторую) и плитка шоколада «Балет».