Маэстро

Мария Алексеевна встала, накинула халат и пошла на кухню, хорошо зная, что уснуть сегодня уже не получится, незачем и пытаться, только время зря переводить. В такие ночи она предпочитала выпить кофе и заняться каким-нибудь полезным делом, а дел всегда находилось предостаточно. Она ушла со сцены, когда Марат заболел, и не вернулась после его смерти. Век артиста и так недолог, артистки – еще короче. А сто`ит хотя бы ненадолго выпасть из обоймы, и тебя уже никто не ждет. Да и не могла, не хотела она больше петь и улыбаться зрителям. Но были ученики, была телепередача на не очень популярном канале для интеллектуалов и любителей музыки, для которой она сама писала сценарии и которую сама же вела, были постоянные встречи с журналистами, которые чаще хотели поговорить о ее знаменитом муже, нежели о ней самой.

Вот о муже она говорить не хотела. Много лет не хотела. Приходилось, конечно. И она надевала маску, которая понравилась бы всем, – умеренной скорби. В театральном институте хорошо научили входить в образ. Без маски, без игры в сдержанную, но печальную вдову она бы истерично рыдала прямо на камеру, как рыдала на похоронах, которые, к счастью, не снимали. И в истории не осталось, как она чуть не кинулась туда, за ним, в свежераскопанную землю, и как держали ее с двух сторон Леня Волк и Андрей Кигель. Которых она люто ненавидела в тот момент за то, что живые, что стоят тут рядом.

Потом, через несколько дней, или недель, или месяцев, пришла в себя. И закрылась наглухо, надела маску. Но дома все равно оставалась наедине с тишиной и вещами, ежесекундно напоминавшими о нем. Его рояль, его ноты, его концертные костюмы в шкафу, его портрет на стене. Она начала с ним разговаривать. Она по несколько раз за день подходила к шкафу, открывала зеркальную дверцу и трогала его вещи. Однажды поймала себя на том, что перекладывает с книжной полки на столик у телевизора его очки с мыслью, что Марик опять их потеряет. В тот день она поняла, что надо что-то менять.