Маёвский букварь

– Мужика, – вздыхал Подобедов и с глубоким скепсисом осматривал мою фигуру (тщедушную, написал бы я, и Подобедов написал бы так же, но я ведь не был тщедушным, я всегда был полноват): – «Нет, вы не пара…»

– Это ещё почему?

– Потому что ты её не удовлетворишь…

А потом я серьёзно заболел, и лежал с температурой в общаге. А пугливая мама не пускала Багиру меня навестить. Я звонил, я скучал, я обижался, кричал что-то в телефонную трубку, но она так ко мне и не пришла.

Хуже того – пока я болел, она нашла мне замену. Я это почувствовал, потому что из Багиры сразу посыпались какие-то чужеродные слова, мужские слова. Какое-то пошловатое выражение (я его забыл), она им упивалась, она его подцепила, очевидно, вместе с поцелуем, и упивалась им, произнося вслух как некий символ принадлежности другому.

Я увидел этого Женю лет десять спустя. И я уже был женат, и они уже были в разводе.

«Заморыш» – наградила его наблюдательная Света.

Я пригляделся – действительно, так и есть. Чем же он её взял? Этот скучный, худосочный, ТЩЕДУШНЫЙ паренёк?

Видимо, так сошлись звёзды. Видимо, Подобедов был прав. Когда Багирино тело победило мусор в её голове, этот мальчик просто оказался рядом. И как написал бы Аверченко, у них «всё заверте…»

Как все восточно-южные женщины, Багира быстро поправилась и от этого стала казаться короче – в смысле, ниже. Короче, из всего вышесказанного ниже следует: смысла в наших отношениях не было никакого.

Но красота была. И упоенье было.

Барыковские страсти

Июль 1989-го года. Мобильников ещё нет. СССР ещё есть. Я путешествую на теплоходе «Зосима Шашков», населённом работниками МИДа на отдыхе.

Разумеется, я не работник МИДа. Я – в составе бригады артистов: один разговорник, одна оперная певица, два диск-жокея и два барда, постарше и помоложе. Я – помоложе.

Мы приезжаем в Питер, тогда ещё именуемый Ленинградом. Туманное утро. У меня полный карман 15-копеечных монет. Я горю желанием обзвонить всех знакомых.

На дебаркадере – междугородный аппарат.

Первым я набираю Её номер в коммуналке и слушаю длинные гудки. Первая пятнашка проваливается и…

– Алло… – говорит задумчивый голос молодого мужчины.

– Алё? – кричу я, сгорая от нетерпения, – А можно Свету?

– А её сейчас нет… – задумчивым эхом отвечает мужчина. – Что-нибудь передать?

Что-то в его тоне меня настораживает. Последний вопрос он произнёс так обыденно, что это начинает смутно волновать…

Автомат глотает вторую «пятнашку».

– А это кто? – спрашиваю я умирающим под шёпот волн голосом.

– А это… муж… – отвечает волшебное эхо.

– Простите, чей… муж?

– Светы…

– Домбровской?

– Домбровской. А вы кто?

Автомат глотает третью «пятнашку»…

В самом деле – а я кто?

Я повесил трубку, и разговор, только что бывший в настоящем времени, тут же провалился в прошлое.

Весь мой организм трепетал вразнобой с гудящим дебаркадером. Слов не было. Одно сплошное оцепененье.

«Ни фига себе!» – подсказало слова ёкнувшее сердце.

«Ни фига себе…» – согласился шокированный мозг.

И это «ни фига себе» поплыло, расплываясь волнами по влажной атмосфере притихшей утренней Северной Венеции – в смысле, Ленинграда, которому вот-вот предстояло снова стать Санктъ-Петербургом…

Хотя, собственно, поводов впадать в шок, а тем более в трепет, особенно и не было. Ну, муж и муж.

Может быть у человека, в самом деле, муж?

Вполне.

Да, Света не говорила, что он у неё есть.

Но она и не говорила, что его у неё нет.

И всё-таки тот факт, что они всё-таки оказались друг у друга, меня несказанно не обрадовал.

Дело в том, что я вообще не люблю, когда у знакомых девушек имеются мужья. А тогда, в дни суровой молодости и вечных поисков подходящего партнёра для того, чтоб идти с ним по жизненному пути – тем более ненавидел.

«Муж – объелся груш» – вот как я их всех обзывал.

Мы познакомились весной на бардовском фестивале в неком зале на улице Чернышевского (ныне – Покровка). Фестиваль проводило некое аморфное объединение московских литобъединений.

Записку об этом воскресном мероприятии мне оставила на вахте общаги моя знакомая по «Бригантине» смешливая первокурсница-филологиня Наташа. Тот факт, что она специально проехала пол-Москвы, чтобы оставить мне эту записку, говорил о многом.

Хотя бы о том, что я для неё что-то значу.

Плюс та торопливость, с которой она всё это осуществила – положила записку в ячейку с буквой «К» и поспешно ушла.

Такие подарки делают только влюблённые люди.

А я ей даже не позвонил. Не из невежливости. Просто я обнаружил записку буквально утром того дня, когда проходило мероприятие. Потому что ленился проверять почту каждый день.

Я схватил гитару и бросился на этот конкурс – самозабвенно, как на амбразуру.

Пел я свою тогдашнюю чушь и, кажется, победил с этой чушью.

А после выступления в фойе ко мне подошла девушка с сияющей широкой улыбкой, пролепетала какой-то комплимент и предложила посидеть в саду «Эрмитаж» втроём – с её толстогубым кудрявым приятелем, который тоже участвовал и, кажется, тоже победил.

Я немножко застеснялся, но с ними пошёл и, зажатый, даже не стал возражать, когда она пару раз назвала меня Костей.