Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

Иногда выпадала несколько необычная работа. Это не были дела Доктора: Палермо не входил в его зону. Речь шла о друзьях, просивших помочь, когда им нужен был человек, которого бы никто там не знал. Происходило это всегда одинаково. Я ожидал в условленном месте, чаще всего на вокзале. Человек, приходивший за мной, объяснял, куда идти. Как правило, работал я в одиночку. Речь шла о том, чтобы поговорить с каким-нибудь начальником на стройке, или с государственным чиновником, или с коммерсантом — людьми, которые увиливали от выполнения своих обязательств. Мне удавалось убедить их почти мгновенно. Лишь однажды пришлось проломить кому-то голову. Этот тип пытался меня уверить, что не боится таких, как я, и даже пустил в ход руки. Тогда я хватил его рукояткой пистолета по лбу и он замертво повалился на землю. Но не знаю, действительно он умер или нет.

Как бы то ни было, при каждой поездке в Палермо я не пропускал случая пообедать в одном из ресторанов в районе Романьоло с террасой, выходящей прямо на море: в те времена там они попадались на каждом шагу. Лучшим из них был Спано, но я довольствовался и другими, и всякий раз это было настоящее пиршество: спагетти с улитками, жареная рыба и мороженое. Потом я снимал ботинки и босиком шел по воде вдоль берега. Но никогда не купался, так как там вечно было полно народа и все дочерна загорелые, а я, если бы разделся, был белый-белый. А кроме того, я совсем не умел плавать. Зимой же я заходил в одну большую закусочную в центре, заказывал что-нибудь себе по вкусу, а потом прогуливаясь доходил пешком до Форо Италико, любуясь издали морем.

Но в основном я работал у себя в городке. Случалось, бездельничал целыми неделями, но выпадали дни, когда некогда было даже перекусить. В 1955 году, во время июньских областных выборов, мне пришлось попотеть больше, чем когда-то в поле у себя в селении на уборке урожая. Доктор, который возглавлял в Корлеоне секцию Христианско-демократической партии, не желал слышать каких-либо разговоров о коммунизме, а так как из Палермо к нам приезжали люди вести пропаганду за серп и молот,[20] то нам приходилось разбиваться в лепешку, чтобы поскорее выпроводить их прочь. Целыми днями я из конца в конец прочесывал городок — то пешком, то верхом, как придется.

Нельзя было пропустить ни одного предвыборного митинга. В отношении митингов у Доктора и его друзей не возникало проблем, так как он умел общаться с людьми, и поскольку он заправлял и в больнице «деи Бьянки», и в ассоциации землевладельцев, да и вообще у него везде была рука, то на его митингах народу хватало. Но надо было держать под контролем другие митинги, примечать, кто на них пришел, кто кому аплодирует, кто активничает.

А потом не все, кто клялся, что будет голосовать за щит с крестом,[21] были надежные люди. Поэтому Доктор придумал одну замечательную штуку: он выдавал свидетельство о том, что у избирателя слабое зрение или что тот вообще слепой и поэтому в кабину может входить в сопровождении провожатого. А уж сопровождать всех этих несчастных «слепцов» была наша забота.

Но существовали и другие способы, и целые недели напролет нам приходилось носиться с утра до ночи: где могли помочь обещания — мы не скупились на обещания, где нужна была дубина, мы действовали дубиной. В тот вечер, когда огласили результаты выборов, был накрыт огромный стол, и я до сих пор помню тот ужин — это был один из тех редких случаев, когда я напился. На следующий же день некоторые из тех, кого нам удалось убедить проголосовать за кого следует, начали писать анонимные жалобы, распускать слухи — в общем, делать трусливые подлости. Так как старшина карабинеров был у нас новенький, один из тех, что хотят себя показать, он вызвал меня в казарму и хотел выведать больше, чем исповедник. Почему я живу в Корлеоне? На что я существую? Зачем мне разрешение на оружие?

Он потребовал также, чтобы я представил алиби — речь шла о той ночи, когда я с двумя другими пустил на дрова цитрусовую рощу одного типа, который не желал нам платить за охрану. Но у меня алиби было навалом, на любой случай, причем свидетелями выступали люди, куда более достойные, чем он сам: аптекарь, школьный учитель, двое муниципальных служащих. Казармы не хватало, чтобы вместить всех моих свидетелей. Старшина был толстый, черноволосый, с большими усами. В конце допроса он прищурившись уставился на меня, и глаза у него стали как щелки.

— Я знаю, что ты за птица — преступник, каких мало. Но будь уверен, что как только я тебя зацапаю, то, прежде чем сесть за решетку, ты у меня попробуешь вот это!

И он показал мне два огромных, с голову ребенка, кулака. Дожив до пятидесяти, он все еще не понял, что кулаки и усы — ничто перед пистолетом, и, будь моя воля, я ему в тот же вечер пробил бы посреди лба дырку на память о дзу Вартулу. Но Доктор только расхохотался.

— Перестань дурить, Джованнино.

— Этот старшина имеет на меня зуб. Кончится тем, что я шагу не смогу свободно ступить.