Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

— А ты давай поезжай к себе в деревню, дней на десять, скройся с глаз долой и предоставь дело мне. Или он сам уберется отсюда подобру-поздорову, или мы наденем на него намордник!

Дома, у себя в селении, я бывал короткими наездами два-три раза в году. Когда я поселился в Корлеоне, первой моей мыслью было справить себе хороший новый костюм. Теперь я уже не ухаживал за скотом, и мне хотелось забыть о штанах из мешковины, подпоясанных веревочкой.

Но когда однажды вечером я заявился домой и отец увидел меня в этом костюме, он, даже не ответив на мое почтительное приветствие, повернулся к матери и спросил ее: разве сегодня воскресенье? А мать, обнимая меня и взяв в ладони мое лицо, тихонько прошептала, чтобы никто не услышал:

— Пойди переоденься, сыночек!

Отец был прав. К чему тут была вся эта нарядная одежда? Время от времени возвращался кто-нибудь из односельчан, побывавших в Америке. Одетые, как шуты гороховые, они целыми днями шатались без дела по улице, рассказывая всякие чудеса про Америку, угощали длинными-предлинными сигаретами, иногда чашечкой кофе, продавали свой крошечный земельный надел или каморку в полуподвале и вновь исчезали, и никто их больше не видел. Но такие люди, как я, совсем другое дело. Человек, желающий, чтобы его уважали, не должен давать пищу пересудам. Что могут сказать окружающие про молодого парня, который ходит разодетый, как важный синьор?

Деньгами я помогал осторожно, чтобы не задеть самолюбие отца. Однажды я заплатил, чтобы в доме побелили стены, в другой раз поставил новую дверь, купил газовую плитку, набитые шерстью матрасы. Но всякий раз я спрашивал у отца разрешение на покупку. Самое трудное дело была проводка электричества. Он не желал об этом и слышать. Убедить его взялась мать и делала это не спеша и незаметно: капля воды и камень точит.

Потихоньку от отца я всегда оставлял матери немножко денег. Совсем немного, но этого было достаточно, чтобы я мог спокойно уехать. Старики умеют обходиться ничем. А кроме того, отцу стало маленько получше, и, хотя батрачить он больше не ходил, он вновь мог работать на нашем участке. Я провожал его в поле и всякий раз думал об одном. По соседству с нашим был хороший участок в семь тумоло, не каменистый и с колодцем. Владелец эмигрировал во Францию, а землю возделывал один из его братьев. Имея деньги, можно было бы его сторговать. Отец говорил, что это лучший участок во всей округе, но говорил просто так, без всякой задней мысли. Он даже не мог себе вообразить, что я задумал.

Нужны были деньги, а также и время. Но хотя я был еще совсем молод, я уже умел терпеливо ждать.

V

Как-то воскресным утром летом 1957 года я гулял по площади с одним парнем по фамилии Тромбаторе. Вдруг он схватил меня за руку и воскликнул:

— Гляди, это Лиджо![22]

Я уже слыхал о нем разговоры, и мне было очень интересно его увидеть. Доктор называл его «горбуном» и говорил, что это жалкое ничтожество с большим самомнением, позабывшее, где его место, и что его следовало бы хорошенько проучить. Через пару лет я узнал, что ссора у них произошла из-за плотины, которую должны были строить неподалеку от Корлеоне для ирригации. Может, это и так, но, по-моему, дело тут было в другом: по одну сторону был человек, привыкший к всеобщему уважению и желавший, чтобы все оставалось по-старому, а по другую — человек, который любой ценой хотел выдвинуться и не боялся ни бога, ни черта.

Лиджо я знал только так, на расстоянии. Тогда его еще звали Леджо, фамилия в этих краях весьма распространенная. Также и у нас был один парень с такой фамилией, но они не были даже в далеком родстве. С Лиджо мне довелось разговаривать не более двух раз — так, обменялись несколькими незначительными словами. Но лицо его я рассмотрел хорошо и до сих пор не могу забыть. Не знаю почему, то ли из-за голода, то ли из-за болезни или чего другого, но он напоминал бездомную собаку, готовую укусить приходского священника, старуху, карабинера — любого, кто встретится на дороге.

В детстве я знал одного парнишку, приятеля моего брата Борино, который тоже был вот таким. И глаза у него были такие же. Звали его Нино. Однажды его дядя за какую-то дерзость дал ему затрещину, а тот схватил нож и всадил ему между ребер. Дядя был раза в четыре больше его, но свалился на пол и орал, как свинья, которую режут.

Когда это случилось, брат сказал, что Нино — «дикарь». Но я всегда от него ожидал нечто подобное. Конечно, нельзя бросаться с ножом на собственного дядюшку из-за такого пустяка, но Нино сделал это не из-за затрещины. Потом я понял, откуда в нем такая злоба. Его мать была незамужней, а такие вещи в провинции не прощают. В начальной школе учитель, чтобы посмешить ребят, называл его «незаконнорожденным», и прозвище у него было «шлюхин сын». Так продолжалось до тех пор, пока однажды, когда учитель лупил его по голове указкой, Нино не начал бить его кулаками в живот. Мальчишку вышвырнули из класса, и после этого он уже никогда больше не показывался в школе.